— Но вы имели твердое намерение выполнить задание? — наседает на него наш Михаил Андреевич.
— Я этого не отрицаю, — говорит шпион.
— Ради осуществления своих антисоветских взглядов? (Следите за своей речью, товарищи, взгляды осуществить нельзя!)
— Я не знаю, какие у меня были бы взгляды после того, как я пожил бы в СССР.
— Но до этого?
— До этого — да».
Полковник Метуков закрыл папку:
— Прошу высказываться.
— Павел Данилович сделал нажим на моральный, так сказать, облик, — усмехнулся Игорь Алексеевич Бывалов. — Могу добавить, что Шурко с неохотой говорил о том, как янки возили их в мюнхенские бордели.
— Зато Лахно аж слюной закапал, когда затронули эту тему, — вставил подполковник Бунин.
— Ну, Лахно просто волк... А вот у Шурко действительно сохранилась какая-то мораль, даже, я бы сказал, порядочность. Я специально гонял его вокруг одной детали, фамилии деревенской женщины, у которой два года он просидел за печкой, — не назвал. Мне не нужна была она, но я почувствовал его волнение и стал испытывать. Устоял. Что ж, будь он у меня в роте, и в самом дело можно было бы вписать в характеристику — «морально устойчив».
— Человек он, безусловно, слабый, — подал голос майор Курган. — Но уж точно не злодей. Как-то он сказал, что при приземлении у него мелькнула мысль: зарыть рацию и все прочее, махнуть в Сибирь и затеряться в каком-нибудь лесничестве, только по дороге вставить золотые зубы — у них у всех по тридцать монет... но это к слову. Я предлагаю, товарищ полковник, немедленно предложить ему работать на нас. Соображения по радиоигре я готов представить завтра.
— Я больше всех работал с Шурко. — Подполковник Бунин говорил как всегда неторопливо, четко выговаривая слова. (Однажды на фронте был у него из-за этого казус, который мог весьма неприятно кончиться: бдительный часовой, вчерашний студент-филолог МГУ, принял его за иностранца...) — Пришел я к однозначному выводу: это просто слабый человек. Но слабый по меркам нашего нелегкого времени, по меркам войны. Вы представляете, товарищи, если бы такой вот Шурко не был мобилизован в армию, а остался бы, как говорится, ковать в тылу оружие победы? Ну, гимнастерки шить, хлеб сеять... Убежден, он был бы очень хорошим, добросовестным работником.
Полковник Метуков поморщился:
— Эк вы куда хватили, Михаил Андреевич! Звучит красиво, но совершенно нереально. Когда идет призыв, некогда с каждым по отдельности разбираться, в душу влезать. А вот долг свой выполнять, особенно когда Отечество в опасности, обязаны все, независимо от личных склонностей...
— Я понимаю, Павел Данилович. Конечно, это для нас непозволительная роскошь — индивидуальный анализ. Как говорится, наше суровое время не позволяет. Мы, однако, обязаны выявить истинную природу человека и на этой основе строить свои расчеты. Любой человек способен больше сделать, если он стоит на своих двоих. Именно — на своих...
— Ладно, ладно, переспорили, — засмеялся Павел Данилович. — Разрешите закончить. Я убежден, что он рано или поздно пришел бы с повинной. По всем этим причинам я поддерживаю предложение начать второй этап операции — включить Шурко в дело.
Полковник Метуков поднялся, стал мерить кабинет неслышными шагами:
— Да, я согласен, работать с ним можно. Осесть наш «Негус» должен был в Подмосковье. Давайте и начнем. Где у вас подготовлена площадка, Афанасий Никитич?
— Верея готова, товарищ полковник.
— Хитрый вы человек. Между сеансами будете за грибами ходить... Ладно. А Шурко надо четко сказать: поможет нам по-честному, будем ставить вопрос о помиловании. Даже если пяти лет ссылки добьемся — тоже неплохо.
Подполковник Бывалов засмеялся:
— Как это Лещенко поет: «Но я Сибири, Сибири не страшуся, Сибирь ведь тоже русская земля».
— Тем более сам сибиряк...
Полковник Метуков снова уселся за стол:
— И последнее, товарищи офицеры. Сюрприз, так сказать, имеющий прямое отношение к теме нашего разговора. Перед самым вашим приходом поступила шифровка из Минска. Явился с повинной заброшенный вчера ночью энтээсовец Новиков. Агентурная кличка Джо. С ним был еще Айк, после приземления разошлись, его подлинное имя Новикову неизвестно. Ну, а нам благодаря Шурко оно известно. И фото есть. С часу на час должны взять... Так что давайте, товарищи, решим так. Сообщите Шурко о явке Джо и задержании Айка (надеюсь, что его все же задержат) с его, Шурко, помощью. Пронаблюдайте за его реакцией. Это будет последнее испытание. А потом, если все в норме, отправляйтесь в Верею.
Выйдя от полковника, Игорь Алексеевич Бывалов глянул из широкого окна на лестничной клетке вниз, где по одной из самых оживленных улиц Москвы мчался нескончаемый людской поток, и застонал от тоски. Ему бы сейчас не здесь быть, а там, где ждут Айка. Конечно, понимал подполковник, что слишком много раз в него стреляли, метали ножи, слишком много раз ему ломали кости, чтобы всерьез думать о возврате «туда» (одна сломанная нога, эта проклятая неисправимая хромота била все карты), но в такие минуты он не мог справиться с тоской. Игорь Алексеевич зажмурился и за мгновение всё увидел — как было предрешено задержание Айка и как оно произойдет.
Шурко уже описал по отдельности этих двух камрадов, но когда пришло сообщение из Западной Германии, что скоро в паре «пойдут в Россию» Джо и Айк, Бывалов попросил подследственного рассказать о них подробнее. Джо был ему хорошо известен. Бывший власовец, он вместе с Шурко строил аэродром под Мюнхеном, а потом работал плотником в Марокко. Звали его Адамом Никифоровичем Новиковым. Человек необщительный, избегавший не то что шумных компаний, но и вообще чьего-либо общества, он отличался религиозностью. В Касабланке пел в церковном хоре. По словам Шурко, никогда антисоветских взглядов не высказывал. От разговоров о прошлом, о том, как попал в РОА и что там делал, уклонялся.
Айк, с которым они столкнулись в Бад-Висзее, был на него совершенно не похож — настроен резко антисоветски, горел желанием кое с кем поквитаться за старые обиды. Что стояло за этими словами, Шурко не знал. Неудивительно, что подлинное имя Айка замкнутому Новикову не было известно. Он не ходил в пивные сады и бордели, до которых Айк был большой охотник. В этих поездках развязывались языки, забывались инструкции, и Шурко как-то услышал от пьяного Айка, что зовут его Костя Хмельницкий. Правда, Николай вспомнил это не с первого раза, но вспомнил. Фотография власовца Константина Хмельницкого нашлась в картотеке у военных разведчиков, и Шурко опознал по ней Айка.
Игорь Алексеевич представил себе, как, расставшись с Джо на рассвете, Айк зашагал по лесной дороге в сторону Сморгони. Сильный, чуткий, как зверь, и как зверь злой, он идет, ничем не отличимый от тысяч таких же мужиков. — небритых, в полинялой военной форме со споротыми погонами, в сбитых кирзовых сапогах. Его не поймаешь, как ловят хорошо подготовленных иностранцев, на неточностях речи, на незнании жаргона, он умеет и дрова колоть, и папиросы курить по-нашему, и водку пить да грибами закусывать. Легко затеряться такому человеку среди прохожих-проезжих. И чем дальше он отъедет от места высадки, тем труднее будет раскрыть его и обезвредить. Потому что Игорь Сергеевич, он же капитан Холлидей, вдалбливает своим подопечным:
— Доставайте подлинные документы. Для этого все средства хороши. Надо украсть — укради. Надо ограбить — грабь. Надо убить — убей.
И Околович, который делает вид, что работает частично втайне от американцев и англичан (Игорь Алексеевич убежден, это все туфта и сговор между НТС и ЦРУ — это дуракам-агентам говорится на случай, если в них взыграют патриотические, вернее националистические, чувства), тоже наставляет, что ради «национальной революции» не грешно пару большевиков и пришить, чтобы достать настоящие документы, а не американскую липу. Все равно, мол, их, большевиков, скоро будем тысячами вешать...