Первым проснулся Боб-Михаил: он услышал голоса. Вылез из спального мешка и увидел двух мужчин с ружьями, по виду работяг.
— Эй, друг, какое тут селение поблизости? — окликнул их Боб, но мужики повели себя совсем не как деревенские раззявы. Один стал за дерево, крикнул: «Не подходи!», пальнул в воздух. Затрещали кусты, появились еще мужики — с топорами, похоже, лесорубы. Видимо, они кое-что знали из военного дела, скорее всего воевали, и грамотно окружили незнакомца. Боб, то есть Михаил Кулеминов, вынул из кармана браунинг и бросил им под ноги. Тут очнулся Поль-Николай и выбрался из своего мешка. Его взяли на мушку и подержали, пока двое парней помоложе не сняли с дерева парашют. Другие подхватили спальные мешки и прочие вещи.
— Теперь пошли, — сурово скомандовал самый старый из всех. — А сами рассказывайте, кто такие, откуда.
— Мужики, отпустите нас, — стараясь сохранять хладнокровие, сказал Николай. — Денег дам. Много денег. Сорок тысяч дам — вот смотри...
— Деньги сдашь куда положено, — засмеялся молодой мужик, — сам-то ты кто?
— Погодите, мужики, погодите, — воззвал к ним Николай. — Выслушайте нас. Мы прибыли из-за рубежа, чтобы помочь вам освободиться от Советской власти. Вот, прочитайте книгу с нашей программой, здесь написана правда...
Молодой парень взял книгу:
— Ты чокнутый, что ли? Это пьеса «Горе от ума» Грибоедова!
— Полистай дальше! — воскликнул Николай. — Это только вначале Грибоедов, чтобы легче было прятать.
Парень полистал книгу, выругался:
— Испортили пьесу, паразиты, ишь, вклеили немецкие листовки!
— Это не немецкие! — взывал к ним Николай. — Это наши, русские. Мы же не немцы, мы русские, мы революционеры!..
— Ну дает! Революционер, мать-перемать... Сейчас тебе в милиции покажут революцию. И по-русски поговорят!
— Мужики! — Николай приходил в страшное возбуждение, куда только делись все уроки в Бад-Гомбурге и Бад-Висзее. — Братья! Перестаньте же бояться! Ведь усатый-то помер, тю-тю, нет больше Сталина...
Пожилой лесоруб поднял топор:
— Если ты, падло, хоть слово про товарища Сталина скажешь, я тебе башку отрублю, понял?!
И вдруг Боб неожиданно произнес усталым-усталым голосом:
— Коля! Не пыли. Кончай агитацию.
И тогда Николай выхватил свой пистолет (работяги не догадались его обыскать). Он хотел выстрелить себе в висок, но тяжелая лапа перехватила его руку: «Не балуй». Трое повисли на нем, вырвали оружие. Николай рвался, кричал: «Мишка, дай твою ампулу, моя потерялась, дай ампулу!»
— Не пыли, Коля, не надо, — тихо ответил Кулеминов.
Николай потряс головой, как бы приходя в себя, нервный срыв прошел, и он сказал уже спокойно, вполголоса:
— Ни слова о янки, только люди Байдалакова, больше никого, понял?
— Эй, братцы! — крикнул молодой парень. — Они сговариваются. Надо их того, в особицу...
В районное отделение милиции Николая доставили одного. Едва он подтвердил, что является парашютистом, мальчишеского вида младший лейтенант велел связать ему руки и посадил в камеру под охраной здоровенного сержанта. До этого момента юному офицеру не приходилось иметь дела со шпионами.
— Разговаривать запрещаю! — строго сказал младший лейтенант. А потом, спохватившись, скомкал носовой платок и запихнул его в рот задержанному. Младший лейтенант недавно прочитал, что, когда Гиммлер попал в плен к англичанам, он покончил жизнь самоубийством, раздавив особым образом ампулу с ядом, вделанную ему в зуб. Потому и принял деревенский детектив чрезвычайные меры. И когда приехали чекисты, шпион так и сидел с разинутым ртом, как в кабинете у зубного врача. Вечером того же дня Николай был доставлен в Краснодарское краевое управление МВД.
(В марте 1953 года было произведено так называемое укрупнение министерств: в частности, Министерство государственной безопасности влилось в Министерство внутренних дел; в марте 1954 года был образован Комитет государственной безопасности при Совете Министров СССР — с июля 1978 года КГБ СССР.)
Ему предъявили постановление на арест, а потом опись вещей, изъятых у него при аресте. Это были документы, рация, шифры, радиомаяк, бумажные деньги (сорок тысяч), золотые монеты, пистолет и патроны, клише для печатания листовок, книга, в которой под обложкой грибоедовской комедии «Горе от ума» скрывалась брошюра одного из главарей НТС, Поремского...
Отпираться было бессмысленно — их взяли, можно сказать, с поличным.
Впрочем, Николай подписал эти бумаги, так же как и протокол первого допроса, с облегчением: нигде ни слова не говорилось об американцах. Пусть наивный провинциальный чекист думает, что перед ним человек НТС и только НТС.
Американцы наставляли его, разбирая варианты поведения в случае провала, молчать о связи с ними. В условиях «холодной войны», говорили они, Советы считают злейшими врагами американцев.
После допроса его снова покормили и отвели в одиночную камеру. Никто его не бил, камера была вполне приличной, но вот выспаться толком не дали — опять допрос.
Снова вспомнилось Николаю древнеиндийское изречение о том, что у лжеца должна быть хорошая память. Тем более что здесь вопросы как-то странно перескакивали с одного на другое. Но в общем они повторялись. Николай снова и снова рассказывал, как он попал в плен (свою версию, конечно) и обо всех последующих событиях. Почему-то чекистов очень интересовали русские в Марокко, особенно члены НТС. Он рассказал о том, что учился в Бад-Гомбурге и Бад-Висзее. Его подробно допросили о преподавателях в этих заведениях и о тех, с кем он учился. А потом снова и снова спрашивали о членах марокканского отдела НТС.
Вместе с тем повторялись и вопросы о плене. Николай выстроил такую версию: попал в плен под Ржевом в октябре 1941 года, выходя из окружения. Обстоятельства пленения: попросился на ночлег в избу, а в деревню вошли немцы, подожгли дом; выскочил из огня — и взяли. Попал в лагерь в Вязьму. Потом погнали в Смоленск. По дороге бежал с одним политруком, но поймали снова и все же оказался в смоленском лагере. Оттуда вывозили на работы, снова бежал, месяца три скрывался в деревнях, в январе сорок второго опять поймали, отправили в лагерь в Орше. Оттуда — в Польшу, в Ченстохов, дальше — в рейх, на строительство аэродрома в Мюнхене. Освободили союзники. Проявил малодушие, боялся репатриироваться, уехал в Марокко. Там завербовали в НТС. Европа, Бад-Гомбург, Бад-Висзее.
Подполковник кивал, стенографистка записывала.
— Продолжайте, продолжайте. Кто преподавал в этих школах? Опишите их приметы. Кто учился вместе с вами? Опишите их приметы.
И опять: «Перечислите известных вам членов НТС в Марокко. Опишите их приметы».
Далось им это Марокко!
И внезапно:
— Следствие располагает данными, что вы назвали не всех членов НТС в Марокко.
На пушку берет? Но тут Николай сообразил, что где-то в соседней камере сидит Михаил Кулеминов и его наверняка допрашивал тот же подполковник. Господи, как просто!
Николай почему-то заторопился, заволновался, голос его дрогнул:
— Гражданин следователь! Прошу мне верить, я ничего не утаиваю. Я не помню, называл ли я Сорокина и вот еще — Брюно...