Пришедшие несколько отличались от папуасов, живших вблизи станции. Особенно любопытны были их прически: волосы разделены на множество косичек, каждая из них, чтобы не сплетаться с другими, облеплена глиной. Косички свисают вокруг всего черепа и при малейшем движении издают стук. На руках и ногах браслеты, мастерски сплетенные из травы и украшенные ракушками. На шеях ожерелья из звериных зубов.
Один из папуасов держал связку птичьих шкурок без лапок, другой — слиток золота.
Шкурки райских птиц необыкновенно красивы. Сами птицы очень маленькие — не крупнее воробья. Свое название они получили оттого, что в их оперении причудливо переплетаются перья разнообразнейших цветов и оттенков, образуя необыкновенно яркую, фантастическую гамму.
Существует несколько пород райских птиц. Наиболее замечательна та, у которой хвост около тридцати сантиметров длиной, а перышки такие тонкие, нежные, яркие, что ими охотно украшают себя не только дикари, но и европейские женщины. Ради этих-то перышек шкурки, ценимые очень дорого, вывозятся в Европу.
Интересно, что в Европе сложилась легенда, будто эти птицы всю жизнь проводят в воздухе, питаются только росой и обладают какой-то чудодейственной силой. Поэтому их и назвали райскими.
А дело объясняется просто: охотники-папуасы, убивая птицу, снимают шкурки без лапок. В таком виде шкурка попадает к европейцам — и те решили, что райские птицы не имеют ног.
Вот с какими шкурками явились два папуаса на факторию.
Кандараки с помощью нескольких слов, а главное — жестов, еще раз, в присутствии Скотта, спросил их, что они просят за свой товар.
Те поняли и принялись изображать, как целятся из ружья, все время повторяя: «Пуф! Пуф!»
Даже Скотт усмехнулся.
— Слишком много захотели! — сказал он. — Этих игрушек вы не получите. Ну-ка, — он повернулся к служащим, — принесите наши товары для обмена!
Кандараки тотчас притащил топоры, ножи, лопаты. Все эти вещи, видимо, произвели впечатление на пришедших, но они отрицательно мотали головами.
— Подозрительно, — пробормотал Скотт.
— А не угостить ли их водкой? — предложил Кандараки. — Может, тогда с ними легче будет договориться.
— Лучше спиртом, — сказал Брук. — Что им водка, этаким дьяволам!
Скотт кивнул головой в знак согласия.
Кандараки принес бутыль и налил полстакана спирта. Подойдя к одному из папуасов, дружески похлопал его по плечу и протянул стакан. Тот недоверчиво посмотрел на него и отказался. Тогда Кандараки сам пригубил стакан, засмеялся и стал приглашать папуаса выпить. Тот взял и отпил немного. В первый момент он испугался: у него захватило дыхание. Но спустя минуту, почувствовав приятную теплоту внутри, рассмеялся. Его товарищ выпил все до дна. За ним выпил и первый.
После этого торг пошел веселей. Папуасы забыли о ружьях и больше интересовались чудодейственной водой. Им показали две полных бутылки, они ухватились за них, и сделка состоялась.
Держа в руках бутылки, пошатываясь и весело хохоча, папуасы направились домой.
— Ха-ха-ха! — расхохотался мистер Брук. — Вот это сделка!
— Дай бог побольше таких, — хихикал Кандараки.
И они весело стали подсчитывать, сколько им удалось заработать на этой операции.
А счастливые продавцы, отойдя немного от станции, присели, выпили еще и повалились на землю мертвецки пьяные. Оставшийся спирт пролился — на этом дело пока кончилось.
В пятистах метрах от станции, в болотистой низине, находилась каучуковая плантация.
Существует несколько десятков пород каучуконосных деревьев, лучшие из них произрастают в низовьях реки Амазонки, в Южной Америке. Оттуда их стали вывозить и разводить в других жарких странах, в том числе и на Новой Гвинее.
Эти деревья — близкие родичи нашего молочая, но здесь они достигают размеров старого дуба.
Три тысячи таких деревьев были рассажены правильными рядами, между ними сновали рабочие.
Каучук, идущий на производство резины, — не что иное, как сок этих деревьев, и добывают его тем же способом, что и березовый сок весной.
Сок каучуконосных деревьев похож на молоко, только немного погуще.
Неподалеку от плантации было разложено много костров. Рабочие приносили к ним глиняные сосуды с соком. Другие обмакивали в сок дощечки и держали их над огнем. Сок густел. Тогда снова обмакивали дощечку, снова коптили над огнем, и так до тех пор, пока на ней не образовывался большой ком сырой резины. Эти комья срезали и складывали в кучи, а дощечки снова обмакивали в сок.
Возле костров лежали огромные груды сырой резины. Сок с плантации подносили беспрестанно. Между рабочими расхаживал надсмотрщик, малаец Файлу, и время от времени подбадривал их кнутом.
Прежде этот Файлу сам был рабочим, но, всячески угождая хозяевам, был произведен в надсмотрщики Теперь он выполнял свои обязанности «не за страх, а за совесть».
Он неустанно подсматривал, подслушивал, следил за каждым шагом рабочих и обо всем докладывал хозяевам. Рабочие ненавидели его даже сильнее, чем мистера Брука, так как Файлу стоял ближе к ним и пакостей делал несравненно больше.
Раза два рабочие как следует отколотили его, но это им дорого обошлось: один из них был избит так, что через несколько дней умер, а второй стал калекой.
Почти все рабочие были «цветные»: желтокожие — китайцы, корейцы, японцы; коричневые — малайцы; чернокожие — негры, но не африканские, а из Америки — ведь там живется им очень несладко. Особенно много было китайцев.
Нездоровый климат, плохое питание и изнурительный труд сказывались на всем облике рабочих. Поддерживала их лишь одна надежда: отработать свой срок и вернуться домой богатыми.
Когда на плантацию явились Брук и Кандараки, Файлу подбежал к ним и начал жаловаться, что сушильщики работают слишком медленно.
— А для чего у тебя в руках кнут? — спросил Брук.
— Не помогает: очень уж нудная работа…
— Он прав, — заметил Кандараки. — Я давно говорил, что надо перейти на химическое сгущение сока. На других плантациях это ввели уже давным-давно.
— Если это выгоднее, обдумаем, — ответил Брук.
Они пошли между рядами деревьев. Рабочие еще проворнее забегали, засуетились. Возле одного из деревьев Брук неожиданно остановился и, указывая рукой, строго спросил Файлу:
— Это что такое?
Файлу невнятно забормотал:
— Я… Я… не видел… Это Чик Чу.
— А ты для чего тут поставлен? — гаркнул на него Брук и, замахнувшись плетью, хлестнул ею по спине Файлу. Тот только склонился еще ниже и жалобно заскулил:
— Ради бога, простите, мой господин!.. Больше этого не повторится.
В это время к ним спешил несчастный Чик Чу. Разговор шел о его дереве. Он подбежал — и побледнел, как стена. Горшок был полон, и сок давно уже лился через край.
Брук даже не взглянул на китайца и, уходя, только бросил Файлу:
— Смотри, в другой раз…
Надсмотрщик склонился еще ниже; глаза его смотрели на Брука с умилением и преданностью. Но едва тот отошел, как Файлу сразу сделался во сто раз более важным и грозным, чем сам Брук.
— Ну-у, — угрожающе протянул он, повернувшись к Чик Чу, — а теперь мы с тобой посчитаемся…
Китаец упал на колени, стал умолять:
— Прости… господин!.. Я не успел… Больше не повторится.
Но господин оставался непреклонным. Ведь ему только что пригрозил другой господин, который, в свою очередь, боялся третьего.
Наступил вечер. На сырую плантацию стал опускаться туман. Это самое нездоровое время в жарких странах. Европейцы обычно в этот час почти не выходят из домов.
Работы закончились, и все отправились к месту отдыха. Для рабочих было построено отдельное здание, но не на сваях, как для хозяев, а прямо на земле.
Во дворе негр-повар, — или кок, как повсюду на морях называют поваров, — уже сварил большой котел темного варева из бобов. Бобы и рис, приправленные кокосовым маслом, были почти единственной пищей рабочих. Мяса они никогда не видели. Его, правда, и не было. Коров на Новой Гвинее не держат. Несколько голов было завезено на станцию, но они предназначались белым, да и то главным образом для молока. Хозяева, конечно, могли лакомиться дичью, рабочие же — только рыбой, да и то редко.