Владимир прикрыл ладонью глаза, словно бы защищая их от слишком яркого света. Галя вдруг поняла, что ему не просто ответить на ее вопрос, ему тоже нелегко, и пожалела, что поддалась порыву.
— Видишь, Галя, — наконец ответил Владимир. — Если бы это был мой отец, я бы все равно обязан был сделать так же, как сделал сейчас. Это мой долг.
«Галя, милая Галя! — хотелось крикнуть ему. — Не упрекай меня, я не мог поступить иначе, не мог, понимаешь?..»
Он вызвался проводить ее. Молчали. Когда проходили сквер, Владимир остановился и взял ее за плечи. Их глаза встретились. У Гали бешено заколотилось сердце. Она испугалась, отпрянула.
— Нет, нет! — прошептала она, пятясь от него. — Ничего не говори, не надо!
— Галя!
— Уйди! — она повернулась и побежала от него по аллее. Владимир остался на месте, опустив голову.
А Галя бежала и бежала, будто за нею гнались. «Боже мой, боже мой! — жарко билась в голове мысль. — Он же любит! Любит!»
Галя обессилела и опустилась на первую попавшуюся скамейку и заплакала. Тяжело было на сердце. Подумала в тревоге: если позовет ее завтра Владимир, у нее не хватит сил сопротивляться. С ней делалось что-то странное.
Через несколько дней Владимир позвонил в поликлинику и попросил Галю приехать к парку.
Волновался, думал, не придет, а она приехала в шелковом белом платье, несколько смущенная. Они удалились в безлюдные боковые аллейки. Первой заговорила Галя.
— Мне страшно, — она сжала его руку. — Что будет? Я начинаю понимать: Николай не тот, не тот! Я думаю об этом с ужасом. И ты тут. Зачем ты второй раз входишь в мою жизнь? Уходи! — она вдруг оттолкнула его и прибавила шагу. Он нагнал ее, притянул к себе и поцеловал.
Возвращался домой Владимир будто опьяненный. Ему было и хорошо и горько — все переплелось. Как же он теперь посмотрит в глаза Лиде? Как он теперь будет целовать Валерку?
Лида была доброй, отзывчивой. Они почти никогда не ссорились. Иной раз Владимир злился, говорил обидные слова. Она молчала, а потом улыбалась так, словно ничего и не произошло.
Легко с ней жилось Владимиру. Родился Валерка, и жизнь стала еще дружнее.
И вот что-то надломилось. Лидин характер стал раздражать. Ее покладистость, желание избежать острых углов, сгладить противоречия стали нестерпимыми. Он вдруг увидел в этом проявление рабской покорности и злился.
Когда несчастье вошло в дом, когда Лида почувствовала, что теряет Владимира, в ней проснулась гордость. Лида старалась сдерживать себя, но потом стала втихомолку выплакивать горе.
Владимир открыл дверь квартиры своим ключом: в кухне свет не зажигали. Пройдя тихонько к другой двери, он заглянул в комнату — там горел свет.
Лида гладила белье. Движения ее были медленны: видно было что она, работая, думает. Владимир хотел было уже войти, когда Лида выпрямилась и в глазах ее блеснули слезы. На обеих руках она подняла голубую сорочку, ту самую, которую подарила ему в день рождения, некоторое время скорбно глядела на эту сорочку и вдруг закрыла ею лицо, опустилась на стул и заплакала.
Словно кто-то резанул Владимира по сердцу, будто безвозвратно утерял он в эту минуту самое ценное, самое дорогое в жизни.
И Владимир выбежал из дому, побрел по улице, опустошенный, без всякой цели.
Лида полюбила Владимира, как говорят, с первого взгляда. Училась на втором курсе педагогического института, а он только что демобилизовался, поступил на первый. Она увидела его, высокого, в военном костюме — на плечах гимнастерки еще видны были темные полоски от погон. У него было тонкое, одухотворенное лицо музыканта или поэта. «Это он! — радостно екнуло девичье сердце. — Давно ждала его, и он явился». Но Владимир долго не замечал, не видел, как она краснеет и теряется в его присутствии. Но, удивительно, Лида была спокойна, она знала — ей вещало сердце, что он будет ее, он ни за что не пройдет мимо такой любви — тихой, светлой, прямой.
И он не прошел мимо.
Это случилось осенью. Студентов отправили в колхоз. Целыми днями копали картошку, возили ее в хранилище.
Однажды девушки послали Лиду в деревню пораньше — наказали приготовить ужин. Лида торопилась и оступилась. Вскрикнув от боли, девушка упала — вывихнула ногу. Кое-как отползла к бровке кювета и заплакала.
Надвигался вечер, было пасмурно и тоскливо. Девушки придут голодные, а она им не приготовит ужина. И плакала Лида не столько от боли, сколько от досады, от обиды на себя.
Владимир в этот день раньше ушел домой. Он и нашел Лиду на дороге. Она посмотрела на него с горькой улыбкой — чернобровая, заплаканная.