— Не хвастай! Я лучше тебя живу — у меня дети, видишь сколько! А у тебя нет. Значит нет у тебя радости.
Виктор обиделся и вскоре уехал. Уезжая, сказал Андрею:
— Ты, брательник, приезжай ко мне. Не покаешься.
Андрей решил воспользоваться приглашением. Не то, чтобы уехать хотел в Свердловск насовсем, нет, просто погостить, посмотреть на город. Жена Василия собрала ему чемоданчик, и Андрей отправился в путь.
— Зря! — в напутствие сказал ему Василий. — А впрочем охотку не сбиваю. Съезди.
В большом, шумном городе Андрей с трудом разыскал квартиру Виктора. Робея, нажал кнопку звонка. Дверь открыла дородная сердитая женщина в цветастом халате. Андрея она осмотрела подозрительно.
— Кого надо? — сурово спросила она. Андрей назвался. У хозяйки это не вызвало особой радости. Совершенно равнодушно повернулась она к гостю спиной и крикнула:
— Витя! К тебе!
Виктор вышел в полосатой пижаме, в тапочках на босу ногу. В коридоре горела лампочка, и тусклый свет ее глянцем ложился на лысину брата.
— А! — произнес он. — Ты! Ну входи, входи.
Хозяева оставили Андрея в кухне, а сами ушли в другую комнату советоваться. Андрей чутко прислушивался к бубнящим за стенкой голосам, но понять ничего не мог.
Наконец Виктор появился в кухне один, присел напротив Андрея и, пряча глаза, начал:
— Видишь ли, какое дело, брательник. Тут у нас появились непредвиденные обстоятельства, так что ты сам понимаешь…
От обиды сжалось сердце: да, Андрей понял, почему так мялся брат, так заискивающе улыбался: не хотелось принимать лишнюю обузу. Ну и пусть.
— Я тогда пойду, — упавшим голосом произнес Андрей. — Я пойду.
— Ты не торопись, — забеспокоился Виктор. — Ты хоть переночуй.
Андрей поднял глаза и вдруг увидел, какое багровое, до противного багровое лицо у брата. И эти капельки пота, выступившие на лбу, тоже были противными, и лысина отсвечивала противно. У Андрея даже дрожь пошла по телу.
— Нет! Я пойду, — уже твердо заявил Андрей. — Я еще успею на поезд.
— Смотри, смотри, тебе виднее, — пожал плечами Виктор. — А то бы переночевал. Утро вечера мудренее.
Виктор ушел в комнату, и Андрей отчетливо услышал, как он переговаривался с женой, сколько дать на дорогу непрошеному гостю. Виктор назвал какую-то сумму, а жена грубо перебила его:
— Не сори деньгами. И сотни ему хватит. Подумаешь, барин какой!
Виктор появился в прихожей и виновато, украдкой сунул Андрею сотенную бумажку. Андрей не взял. Бумажка упала на пол.
— Чудак человек! — удивился Виктор. — Деньги ведь. Бери, бери. Пригодятся.
Андрей выбежал из квартиры, услышал, как жена Виктора прорычала вслед:
— Щенок!
— Ох, какие эгоисты! — воскликнула Нина Петровна. Возле уголков рта резко обозначились горькие складки, а в глазах затрепетал незнакомый Андрею холодный огонек. На лице появилось выражение горечи и презрения.
— Уж так устроен, наверно, свет, — тихо проговорила Нина Петровна. — Людей вокруг много, хороших и плохих, а живет каждый для себя. И думает о себе.
— Не всегда так.
— Мало еще вы жизнь знаете, Андрей, не хлебнули ее через край и не дай бог. Я ведь тоже когда-то так думала. Я много мечтала, торопила время — хотелось скорее будущего. Каким оно было лучезарным, боже мой! В двадцать лет полюбила парня, тихого, скромного, умного. Я была счастлива, и все люди, казалось мне, были счастливы! Счастье затмило глаза, ничего я не замечала и замечать не хотела. А мой любимый женился на другой.
Нина Петровна потупила голову, несколько минут сидела молча: тяжело ей было. Когда выпрямилась, Андрей заметил в ее глазах слезы.
— Вы меня извините…
— Ничего… вы успокойтесь, — утешал Андрей.
— Спасибо. Я уже успокоилась. Потом боль в сердце притупилась. Я стала забывать измену. Молода была. Думаю, все равно найду свою долю — должна же она быть, эта хорошая моя доля, если мать на свет родила! Повстречался один мужчина, представительный, ласковый. Поженились. Я уже институт окончила, он учился заочно. Помогала ему как могла, поддерживала. Бориска у нас родился. Вот, думаю, и моя доля нашлась. Успокоилась. Выучился мой муж, инженером стал. Помоложе встретил, девочку почти, и опять осталась я одна. Теперь единственная во мне вера — это мой сын. Тяжело мне, ой, как тяжело — ни одной близкой души на свете нет. А у меня душа горит, кричать хочется. Ведь мне тоже хочется жить по-человечески. Разве я не имею на это право?