Андрей выскочил из барака. Шофер спросил насмешливо:
— Свой?
— Нет, — ответил Андрей. — Ты меня, друг, не задирай. Я могу обидеться.
— Ладно, садись. Да куда ты к дьяволу полез! — крикнул он, видя, что Андрей неловко пытается залезть в кузов. — Садись в кабину!
Подождали поезд, но на этой станции никто не сошел. Когда тронулись, шофер, искоса взглянул на Андрея, спросил:
— Рука-то не действует?
— Плохо.
— А ты не сердись, — миролюбиво продолжал шофер. — У нас тут всякая птица водится. Ездят некоторые гастролеры, деньгу ищут, как будто она валяется на дороге: остановился и собирай сколько хочешь. Иному так и хочется съездить до нахальной морде. Жаль, только нельзя: под суд попадешь, ни за что пострадаешь.
Приехали в совхоз под вечер.
— Тебя куда подвезти? — спросил шофер.
— К комитету комсомола.
— Мигом!
Вот оно, знакомое здание конторы, а вон те два окна, самые крайние, — это комната комитета комсомола. Окна открыты. Видны головы, спины — много народа там собралось. Когда Андрей вылез из кабины и пожимал на прощанье руку шоферу, в окно выглянуло знакомое лицо, кажется, Пети Колокольцева, может, чье другое — не уловил Андрей.
Голова снова скрылась, потом еще раз выглянула и вдруг заорала:
— Ребята, Андрей Синилов вернулся!
Несколько человек высунулись в окно по самый пояс, а остальные кинулись к двери. Не успел Андрей опомниться, как его окружили со всех сторон. Кто-то взял чемодан, чьи-то сильные руки осторожно подхватили за ноги, за спину, приподняли и понесли. Шофер радостно чмокал языком, мотал головой и говорил сам себе:
— Вот не знал, елки-палки! Вот не знал!
— Здорово, Андрюшка! — между тем кричали ребята.
— Привет, Синилову!
— Молодец, Андрей, что приехал!
Своя, своя родная семья. У Андрея слезами заволокло глаза, и он шептал:
— Спасибо, ребята, спасибо…
Только Дуси не было. Когда все угомонились, Андрей спросил:
— Ребята, а где же Дуся?
— Как где? — уставились они недоуменно. — Она ж за тобой поехала. Ждала, ждала и поехала.
— Нет, кроме шуток, ребята?
— Какие тут шутки! Два дня как уехала.
— Куда?
— В Кыштым, понятно.
— Нет, ребята, не шутите. Я ее не видел. Вы, наверное, разыгрываете меня.
— Чудак человек! Зачем нам тебя разыгрывать? Ты ж сам довел до этого девушку — ни ответа, ни привета. Дивчина о тебе вся иссохла, а ты хоть бы что. Ну, мы еще к этому вернемся, спросим еще за это!
— Ладно, ребята. Больше не буду. Принимайте. Не могу больше без вас, свет не мил, тоска заела.
— Примем? — обратился к ребятам Петя Колокольцев. — Как, ребята?
— Примем!!! — гаркнули разом.
Андрей улыбался сквозь слезы и думал: «Вот оно, мое счастье, среди этих славных ребят, рядом с Дусей. Большое, необъятное счастье, его всем хватит на всю жизнь…»
В МОСКВУ ЗА ПРАВДОЙ
В Бресте началась советская земля. Это была не просто земля неведомой страны, простершейся на одной шестой земного шара, совсем не похожая на Аргентину.
Это была даже не просто земля Союза Советских Социалистических Республик, страны, о которой Гедалио слышал много противоречивого.
Это была земля его предков.
С малых лет, с самой колыбели, Гедалио слышал грустные русские песий матери. Они были первым впечатлением детства. Потом слышал их реже. Но песни детства не забывались. Они смутно тревожили душу мальчика.
Взрослел Гедалио, разумнее воспринимал жизнь, грустные мотивы настойчивее тревожили душу, зовя куда-то в неведомое, но дорогое, без чего трудно жить. В минуты веселья иногда мучительно ныло сердце, звучал знакомый мотив, и Гедалио было не по себе. Он знал: его родина там, за океаном.
Очень хотелось узнать больше о далекой родине. Но что ему могла рассказать мать, кроме того, что она из семьи обедневшего дворянина, что перед самой революцией ее посватал блестящий поручик Нисский, обрусевший поляк. Революция перевернула все вверх дном, и молодая чета Нисских оказалась в Париже. Три года жизни в европейской столице мать вспоминает с горечью: Нисские оказались на грани нищенства. Тогда пустились они в далекий путь через океан, очутились в Аргентине.
Мать тосковала по родине. Дожив до седин, готова была принять любые мучения, лишь бы вернуться в Россию, но это было невозможно. К тому же в Америке были дорогие сердцу могилы: мужа и двух сыновей. Она хотела быть с ними рядом и после своей смерти. А жить ей осталось уже немного.