Перикл опустил голову. Была у него надежда, но, верно, не сбудется она. Вот так и бывает часто: одна за другою, точно вереницею, следуют беды и невзгоды. Что же это такое? Египтяне, эти издревле умные люди, неспроста говорят: строишь гробницу для жены – строй и для себя и для близких своих. Они хотят сказать, что одной смерти не бывает. Точно так же, как одной беды.
Аспазия рассказывала о сыне: жар не унимается, подчас наступает состояние бреда, и тогда Парал пытается вскочить с постели и куда-то бежать. С большим трудом удерживают его переболевшие чумою рабы. Уксус, который дают ему вместе с водою, не снижает жара. Ноги по-прежнему болят, и нет у больного никакого желания поесть чего-нибудь.
– Даже любимых маслин, – сказала она.
– Мне добавить нечего, – сказал врач.
Геродот прописал свое лекарство: вино.
– Отказывается.
– Это плохо!
Перикл поднял голову и сказал тихо:
– Я жду еще худшего.
Аспазия и Гиппократ переглянулись. Они при этом как бы о чем-то условились. Но о чем?
Геродот стал распространяться о пользе вина при врачевании. Правда, он оговаривался, что слышал об этом от других.
– Что такое вино? В Беотии утверждают, что это кровь земли. А колхидцы называют лучами солнца. Египтяне именуют буквально «мать здоровья».
– Наверное, египетские пьяницы, – заметил врач.
– Пожалуй, – согласился историк. – Попался мне один египтянин на острове Элефантине. Он любил выпить и слагал занятные песни, а жрецы перевели мне его песни. Вино он называл «матерью здоровья».
Гиппократ заметил, что трудно отрицать целебные свойства вина, особенно при головокружениях, вызванных изнурительной болезнью. Скажем, лихорадкой…
Аспазия сказала:
– Гиппократ осмотрел также и Ксантиппа.
Перикла точно кольнули копьем в самую печень.
– Ксантиппа? Что с ним?
– Лежит в бреду.
Гиппократ пояснил:
– Весьма возможно, что состояние бреда есть последствия выпитого в чрезмерном количестве вина. Однако лоб его и щеки его горят необычайно. И это наводит на мысль…
Перикл посмотрел ему прямо в глаза, словно бы от них исходила опасность.
Гиппократ продолжал:
– Я велел очистить ему желудок и пустил кровь, которая ударила ему в голову вследствие напряжения в жилах.
– Это помогает? – Перикл спросил, совершенно не думая, о чем спрашивает.
– Несомненно.
– Паралу помогло?
– Немного.
– Нет ли еще какого-либо лекарства?
– Посильнее кровопускания? Посильнее очищения желудка?
– Да.
– При этой болезни?
– Да.
Гиппократ уверен, что нет.
– А в Египте?
– И там нет.
– В Финикии?
– И там.
– В Вавилоне, полном всяческих тайн?
– Нет более того Вавилона! Одно название!
– В Колхиде?
– Тоже нет.
– Откуда тебе это знать?
– Я получаю письма отовсюду.
– И сам пишешь?
– Пишу и сам.
Перикл обвел всех грустным-грустным взором, в котором было все: и мольба, и приказание, и боязнь, и решимость. Все человеческие слабости отразились в нем. Но увы! Никто не мог помочь ни ему, ни больным в их бедственном положении. Только боги!
– Я принесу им жертву, – сказал Перикл.
Гиппократ одобрил это.
– Я это сделаю сегодня же.
Врач кивнул. А историк покосился на него. И этот хитроватый взгляд не ускользнул от внимания Аспазии. И она твердо поддержала намерение мужа, сказав:
– Жертва всегда необходима в доме, где несчастье возобладало над счастьем. Она приносит покой душе. А душа в свою очередь дает покой телу, крови, жилам.
– Это очень верно, – подтвердил врач.
Аспазия протянула чашу Гиппократу!
– Прошу тебя, вот вино. Я прикажу немедля принести кушанья. Надо подкрепить силы, не правда ли? – Она указала глазами на Перикла.
– Я принимаю приглашенье, дорогая хозяйка. – И врач сел рядом с историком. Аспазия вышла, чтобы отдать необходимое распоряжение.
Историк сказал:
– Я видел врачей, видел врачующих египетских жрецов, но все они были в летах…
– Года приносят опыт…
– Ну, а ты молод.
– Это мой недостаток, – улыбнулся Гиппократ.
– В Турии все врачи дряхлые, – сказал историк.
– Правда?
– Да, да! Они беззубые, они сухие, словно мумии, которых мне показывали в Мемфисе.
– Я тебе завидую, – признался врач. – Ты видел настоящую мумию! Чья она?
– Это неизвестно!
– Как так – неизвестно! Откуда же она взялась?
– Ее отобрали у воров. Грабителей могил.
Врач изумился: чего только не бывает на свете, особенно в Египте – в этой стране былых чудес.
– Да, былых! – подтвердил историк. – А иначе я бы именовал ее просто огородом. Да, да, огородом! Египтяне сеют хлеб, они большие мастера по части овощей. И пальм. Разве Псамметих похож на Рамзеса?
– Псамметих добрый, – сказал Гиппократ, – он афинянам прислал хлеб…
– И шлет папирусы, – добавил историк.
– Верно ведь! Папирус не меньше хлеба нужен. Что такое хлеб без поэзии, которая пишется на папирусе?
– А жизнь? А здоровье? – спросил историк.
– Видишь ли, я понимаю жизнь не так, как представляют себе иные врачи. Жизнь – это совокупность материального и духовного. Причем ни одному из этих элементов я не отдаю превосходства.
– Странный врач, – признался Геродот. – Обычно врачи утверждают, что любая кишка в животе важнее мысли, души. В Турии один врачеватель доказывает, что, обладая прекрасным желудком, нетрудно стать Гомером.
Гиппократ заметил, что он перевидел много желудков, которым не составляет труда переварить даже камни, но что при этом ни разу не встречал Гомера.
– Так чему же ты отдаешь преимущество? – спросил историк. – Телесному или духовному?
Врач понял, куда его уводит этот знаменитый ученый. Спор о преимуществе духовного или зримого, телесного – давнишний. Разрешен ли он? И кому судить об этом? Как врач, Гиппократ может засвидетельствовать с достоверностью: когда болит тело – душа не в порядке, она тоже болит. Следовательно, главенство в отправлении жизни принадлежит телесному, зримому. Есть философы, которые делят мир на две части: на берущее начало от камня и на духовное, невидимое. Соединение этих двух антиподов дает живую материю, то есть человека. А без подобного соединения, без этих близнецов – нет настоящей жизни в том понимании, на котором сходится большинство ученых…
Историк, как бы потешаясь над молодым врачом, продолжал допрашивать, словно прита́н пытавшегося сбежать воина:
– А все-таки на стороне чего преимущество?
– Как врач, я должен отдать его телесному.
– А как человек?
– И тому и другому.
– А можно ли понять духовное вне телесного?
– Едва ли…
– Стало быть, телесное, видимое выше?
– Это уже спор для Зенона.
– Почему для Зенона?
– Он способен доказать все, что угодно.
Историк требовал ответа точного, ясного, недвусмысленного. Врач, казалось, дал его: духовное не может существовать вне телесного. Это все равно что вино в сосуде: разбей амфору – и вино вытечет. Вот так! Однако Геродот не довольствовался этим. Он припомнил одну историю, не совсем с хорошей стороны выставляющую делосского прорицателя. В ответ на вопрос о том, как сложится судьба небольшого сражения недалеко от острова Тенос, был дан такой оракул: враг уйдет в открытое море. И он действительно ушел, уводя с собой на буксире два трофейных корабля… Историк полагал, что всегда, во всякое время, по любому поводу необходимо давать точные и четкие ответы.
– Я читал твои книги, – сказал врач, – Это великие творения. Но всегда ли ты придерживаешься этого правила?
– Почему ты спрашиваешь меня об этом?
– Мне кажется, что сам ты – и не раз! – отступаешь от своего правила.
– Ты уверен?
– Мне так кажется.
– Это плохо. Значит, ты невнимательно читал меня. Разве я не оговариваюсь всякий раз, как только чувствую, что достоверность того или другого случая может быть поставлена под сомнение?
Врач мысленно прошелся по книгам Геродота. А в это время автор их продолжал:
– Если я видел сам – я говорю об этом. Если мне передавали что-либо – я и это оговариваю. Гиппократ, ты не очень прав в случае со мною. Может быть, я слишком щепетилен в изложении событий? Может быть, мне следовало бы больше давать воли своей фантазии, смелее высказывать свои соображения?
– Мир безмерно сложен, – заметил врач, чуть увлажнив губы и язык в разбавленном вине. – Ответы «да» или «нет» не могут доказать что-либо со всей необходимой полнотой. Даже «дважды два» требует в некоторых случаях и оговорок и доказательств.
– Вот не думал! – вскричал историк.
– Тот же Зенон сумеет доказать, что не четыре, а пять является итогом простейшего умножения одной двойки на другую. И в некотором смысле будет прав. Человеческое мышление не довольствуется больше простым ответом. Оно любопытствует в разрешении многих вопросов. Возьмем психику, когда она нарушена, когда душа мечется и ищет чего-то. В эти мгновения она как бы прозревает для мышления особенного. Не всегда это признак сумасшествия. Я знаю одного геометра, который сомневается в том, что в мире можно сыскать поверхность ровную, идеальную. Только бесконечно малую поверхность – невидимую глазом – позволительно определять как гладкую. И то с некоторым приближением.
– А донышко фиала? – и Геродот протянул, руку с пустым сосудом.
Гиппократ посмотрел на донышко.
– Нет, – сказал он, – оно весьма неровное и не может быть ровным, то есть идеально гладким. Оно подобно морю, которое волнуется, сохраняя видимость глади, ласкающей наш взор.
– О боги! – воскликнул историк. – Чего только не услышишь в этих Афинах!