…Стратег Перикл высадился на мысе Херсонесе Фракийском вместе с архонтами Соклом и Алкмеоном.
Сокл и Алкмеон возглавляли войска, посаженные на корабли, плывшие по водам Меласского залива к городам Лисимахия и Кардия.
А Перикл на десяти кораблях прибыл сюда через Геллеспонт. Он сошел на берег в городе Сесте, где его встречал эпидемиург, ведавший всеми делами на Херсонесе. Звали эпидемиурга Демосфен, сын Лисимаха. После посещения Сесты, где Перикл пробыл всего сутки, запасаясь провиантом и свежей водою, он отплыл к деревне, называвшейся Сисмия. Она располагалась на южном берегу Херсонеса. Отсюда до Лисимахии по суше не более девяноста стадиев.
Жившие на Херсонесе клерухи жаловались на притеснения, чинимые варварами с Апсинарских гор, что во Фракии. Царь фракиян Ситалк, сын Тереса, как утверждал, не в состоянии был усмирить этих горцев, весьма диких нравом. А может быть, это была уловка, дабы снять с себя вину.
Народное собрание внимательно рассмотрело просьбу клерухов из Херсонеса, которые писали: «Набеги горцев, скрывающихся в скалах Апсинарии, столь жестоки, что трудно их далее выносить. Ежедневно мы теряем воинов в неравных сражениях. Варвары разрушают наши города и селения. Через несколько лет на Херсонесе не останется ни одного пригодного к несению военной службы мужчины. Особенно злобно настроены варвары по отношению к нашим эфебам. Они угоняют молодых к себе, обращая их в рабство. Девушки тоже подвержены многочисленным опасностям. Варвары лишают их чести, всячески измываются над ними и угоняют в горы. Воистину несчастна Херсонесская клерухия, терпящая несказанные бедствия вследствие постоянного нашествия варваров. Фракияне не обращают внимания на наши жалобы, говоря с укором: «Кто вас сюда позвал? Разве мало вам своей земли? Вы утверждаете, что страна ваша прекрасна, что город Афины прекрасен. Почему же вы не уберетесь отсюда восвояси?» Так отвечают нам фракияне всякий раз, когда мы жалуемся на этих разбойных варваров. А их проксен, некий Талик, сын Феса, даже радуется каждому нападению на нас. Сей проксен – весьма возможно – сам является и соглядатаем тех варваров и соучастником негласным всех возмутительных притеснений, чинимых варварами афинским клерухам. Мы просим Народное собрание о срочной военной помощи, ибо разумные доводы на варваров не действуют…»
Так писали херсонесцы в Афины.
Просьба эта не только была услышана в Афинах, но и уважена полностью и с необычайною быстротою, на чем особенно настаивал Перикл, в качестве стратега. И, таким образом, было решено отправить войска на двадцати триерах и двух грузовых судах. Общее начальствование было возложено на Перикла. Сам себе он выбрал в боевые помощники двух молодых архонтов – Алкмеона и Сокла. Плыл он с решимостью наказать варваров и раз и навсегда отбить у них охоту вершить беззакония в этой цветущей клерухии…
…Эпидемиург Демосфен нарисовал Периклу нерадостную картину разрушений, жертв и страданий. То, что увидел здесь Перикл, соответствовало услышанным от Демосфена рассказам.
В условленный день Перикл высадил своих гоплитов в маленькой гавани деревни Сисмия. То же самое сделали Алкмеон и Сокл в городах Лисимахия и Кардия. И два войска пошли навстречу друг другу, занимая все дороги на перешейке. К ним присоединились клерухи, способные сражаться. Говорят, что даже женщины вооружились дубинками – так велика была их злоба против варваров.
Цель Перикла заключалась в том, чтобы запереть все пути для отступления варваров и истребить их на Херсонесе. Это намерение Перикла было претворено в жизнь, и в течение двух месяцев на Херсонесе не осталось в живых ни одного варвара. Говорят, что по приказанию Перикла были казнены сто сорок взятых в плен. Якобы размозжили им головы по приговору суда клерухов в городе Кардия. Перикл впоследствии это отрицал, так же как и избиение пленных на Самосе. Однако доподлинно известно, что убийства пленных по приговору суда имели место. Был ли в этом злодействе повинен Перикл? Сам он сказал доподлинно так: «Я никогда не видел ничего хорошего в том, что иные убивают обезоруженного врага. Эти действия сами по себе есть не что иное, как каннибализм. Призывая к беспощадным действиям против врага, я всегда взывал о милости к побежденному. Таково мое мнение и сейчас. Таким оно было всегда». Зная характер Перикла, надо считать эти его слова не только достоверными, но и полностью соответствующими его деяниям, его мышлению и высоким помыслам.
Расправившись с врагами на Херсонесе, Перикл спросил эпидемиурга и его помощников:
– Довольны ли вы действиями моих войск?
На что последовал единодушный ответ:
– Да, довольны.
– Можно ли, по вашему мнению, нам уйти назад?
Одни сказали:
– Да.
А другие молчали. Молчал на этот раз и сам эпидемиург. И Перикл спросил его о причине молчания. Может быть, не следует покидать войскам так быстро Херсонес?
Он сказал:
– Да, не следует.
– Сколько же времени оставаться нам здесь?
Молчание.
– Месяц?
Молчание.
– Два месяца?
Молчание.
– Может быть, навсегда остаться? – спросил Перикл, теряя терпение вследствие медлительности херсонесского эпидемиурга. Перикл понял, что клерухи вовсе не уверены в завтрашнем дне.
По глубоком размышлении и посоветовавшись со своими помощниками, стратег попросил разрешения у Народного собрания на постройку стены и рва перед нею, которые, по существу, должны были отрезать полуостров от материка восточнее Кардии. Длина стены и протяженность рва – восемьдесят шесть стадиев. Без этого, как полагал Перикл, не будет спокойной жизни на Херсонесе.
Не ожидая глашатая из Афин, он приказал начать подготовительные работы. Сам наметил места, где должны быть поставлены башни, где возведены стены, а где вырыты рвы.
Была ли при этом проявлена им излишняя самонадеянность или он твердо верил в разум Народного собрания – сказать трудно. Доподлинно известно, что, приступая к постройке укреплений на Херсонесе, Перикл не получил формального разрешения из Афин, которое, однако, пришло позже.
Вследствие дорогостоящих и трудоемких работ, некоторые клерухи (из числа видных) возражали против постройки стены. Они подали такой совет: не лучше ли изгнать этих варваров из их гнезд в Апсинарии?
– Они уйдут дальше, – ответил Перикл.
– Пойти за ними и дальше!
– Они спрячутся еще дальше.
– И там им не давать покоя!
Тогда Перикл сказал:
– Когда рядом с тобою живет беспокойный сосед, лучше всего отгородиться от него, укрепившись в своем доме. Ибо, войдя в соседний дом и покорив его, ты обретаешь еще одного, нового соседа. И неизвестно, какой из них будет лучше. Если взять себе за правило наводить порядки в каждом соседском доме, то можно дойти и до конца света, где только холод и пустота. Но достанет ли сил на подобное путешествие и кому оно, в конечном счете, будет выгодно? Чтобы не ставить себя в подобное положение, – когда действия против соседей становятся почти бессмысленными, – лучше возвести преграду. Вот почему я и предлагаю эти укрепления взамен дорогостоящего и нескончаемого преследования врага на обширных землях.
Так говорил Перикл. И к словам его прислушались: одни – согласившись с ним, другие – поневоле. Оставалось только ждать, что покажет сама жизнь, как она распорядится судьбою херсонесцев.
Когда в конце концов укрепления были готовы, варвары, соразмерив свои силы, убедились в том, что дальнейшие нападения бессмысленны.
Эпопея Периклова похода в Херсонес Фракийский явилась еще одной живой страницей в доблестной жизни стратега. Это признал даже такой противник, как Фукидид, сын Мелесия, чье знатное происхождение делало его голос в Афинах достаточно весомым во всех отношениях…
В это утро – перед самой зарею – она увидела во сне землеройку. Точнее, не землеройку, а какое-то другое, но очень похожее на землеройку существо. Вроде мыши. Многие милетянки славились как толковательницы снов. Аспазия же не верила снам. Анаксагор объяснил ей, что все это – игра воображения, зряшная работа атомов спящего головного мозга. С тех пор и разуверилась она и отказалась от толкования снов.
Он тоже не спал. И она сказала:
– Я видела сон…
Он продолжал смотреть наверх.
– Я видела сон, – продолжала она, – только что. Мне кажется, что я и сейчас во сне.
– Я целовал тебя, – признался он.
Аспазия не поверила.
– Я видела землеройку.
Он повернулся к ней:
– Землеройку?
– Да. Или что-то вроде нее.
– Ты когда-нибудь видела ее наяву?
– Я? Никогда! Это оно так назвало себя…
– Кто – оно?
– Маленькое мышеподобное существо. «Я – землеройка», – сказало оно. И тут же, на моих глазах, стало увеличиваться в объеме. Оно росло и выросло во льва. Настоящего льва! С гривой, усищами, когтями, длинным хвостом с кисточкою на конце.
– Аспазия, чему приписываешь ты свой сон?
– Горю.
– А может, усталости?
– У меня болит голова. Ноет она целыми днями. Боль немного стихает только там, на кладбище. Когда увижу камень… Кресилай – великий мастер.
– Он сделал бы лучше. Он торопился.
– Я не знаю стелы краше.
– Пожалуй, и я. Впрочем, запомнилась одна. В некрополе Диоскурии. Я люблю бродить по некрополю. На каменных страницах скорбной кладбищенской книги – история города… Я видел стелу в некрополе. И никогда не забуду глаза…
– На ней была изображена женщина?
– Да. Скорбящая мать.
Она взяла себя за виски. Обеими руками. Сжала голову. Помассировала ее. И спросила словно невзначай:
– Зачем мы с тобою живем?