Мне казалось, что эта проблема была очень близка к своему разрешению. В то время, как я смотрел, громадная волна, поднявшаяся выше всех других и шедшая после всех, подобно погонщику, следующему за стадом, пронеслась поверх судна. Его фок-мачта сразу переломилась, и люди, которые цеплялись за ванты, были сметены подобно рою мух. Со страшным треском корабль начал раскалываться на две части в том месте, где острый хребет рифа Мэнси врезался в его киль. Одинокий человек около фок-мачты быстро перебежал через палубу и схватил белую связку, которую я заметил ещё прежде, но не мог рассмотреть. Когда он поднял её, свет упал на неё, и я увидел, что этот предмет — женщина с перекладиной, привязанной поперёк её тела и под её руками таким образом, чтобы её голова всегда поднималась над водой. Он снёс её нежно к борту судна и, казалось, говорил с ней с минуту или около того, как бы объясняя ей невозможность оставаться на корабле. Её ответ был странен. Я видел, как она решительно подняла руку и ударила его по лицу. Это, казалось, заставило его замолчать на минуту или около того, но потом он опять обратился к ней, давая ей наставления, насколько я мог понять из его движений, как она должна вести себя, когда очутится в воде. Она отшатнулась от него, но он догнал её и схватил её в свои объятия. Он нагнулся к ней на мгновение в, казалось, прижал свои губы к её лбу. Потом большая волна хлынула к борту гибнущего судна, и, нагнувшись, он положил её на вершину волны так осторожно, как кладут ребёнка в люльку. Я видел, как её белое платье развевалось среди пены гребня тёмной воды, а затем огонь стал постепенно ослабевать, и расколотый корабль и его одинокий пассажир скрылись из моих глаз.
В то время, как я наблюдал за всем этим, мужское начало взяло верх над философией, и я почувствовал безумное желание действовать. Я отбросил свой цинизм в сторону, как одежду, которую я мог надеть опять на досуге, и яростно бросился к своей лодке и вёслам. Это была дрянная посудина, но что из этого? Мог ли я, который много раз бросал нерешительный, пристальный взгляд на склянку с опиумом, теперь взвешивать шансы и отступать перед опасностью? Я стащил лодку вниз к морю с силою помешанного и спрыгнул в неё. В течение минуты или двух было под сомнением, может ли она держаться среди кипящих волн, но дюжина бешеных взмахов вёслами пронесла меня через них, с лодкой наполовину наполненной водой, но всё ещё державшейся на поверхности. Теперь я понёсся по волнам, то подымаясь вверх по широкой, чёрной груди одной волны, то опускаясь, опускаясь вниз с другой стороны до того, что, взглянув вверх, я мог видеть, как блестящая пена вокруг меня вздымается к тёмным небесам. Далеко позади себя я слышал дикие вопли старой Мэдж, которая, видя, как я отправился, без сомнения, подумала, что моё безумие внезапно усилилось. В то время, как я грёб, я смотрел через плечо до тех пор, пока наконец на поверхности большой волны, которая неслась по направлению ко мне, не различил неясные белые очертания тела женщины. Перегнувшись через борт, я схватил её, так как она неслась мимо меня, и с усилием втащил её, всю вымокшую, в лодку. Не было надобности грести назад, так как следующая волна подхватила нас и выбросила на берег. Я оттащил лодку в безопасное место, затем, подняв женщину, понёс её к дому, сопровождаемый своей экономкой, громко рассыпавшейся в поздравлениях и похвалах.
Теперь во мне наступила реакция. Я чувствовал, что моя ноша жива, так как я слышал слабое биение её сердца, когда, неся её, прижал ухо к её боку. Зная это, я бросил её возле огня, который зажгла Мэдж, так равнодушно, как если бы она была связкой прутьев. Я ни разу не посмотрел на неё, чтобы узнать, красива она или нет. В течение многих лет я мало обращал внимания на наружность женщины. Однако, лёжа в своей койке наверху, я слышал, как старуха, отогревая её, бормотала: