Так постепенно, на протяжении нескольких месяцев Эскин страдал и выдумывал план, с помощью которого он бы, наконец, смог обладать своей, можно сказать, любой женщиной. В женском общежитии над Эскиным откровенно издевались, отчего Эскин впал в меланхолию и опять зачитывался Платоном и Ницше.
Временами его меланхолия в соединении с изрядным количеством невостребованного семени полностью отключала его мозг, и тогда Эскин бился головой в стену, и кажется, очень злил своих соседей, которые тут же ему кричали и сами чем-то тяжелым долбили в стенку.
Однажды Эскин решил сказаться больным и с этой целью пригласил из поликлиники врача на дом, втайне надеясь, что к нему придет молодая красивая женщина. Эскин заранее купил бутылку дорогого армянского коньяка и коробку шоколадных конфет, а также пачку таблеток сильнодействующего снотворного средства.
План Эскина был очень серьезен и поэтому продуман до мелочей. Врач действительно оказалась очень привлекательной, хотя и зрелой женщиной. Сама ее зрелость, как и опытность, еще сильнее притягивала Эскина к себе. Она водила рукой по груди, по животу Эскина, очень удивляясь отсутствию какой бы то ни было болезни.
А Эскин не уставая, жаловался на множество разнообразных недомоганий и болей, располагающихся почему-то в самых интимных местах. Поведение Эскина показалось врачу очень странным, тем более что он часто порывался раздеться донага.
– У меня вообще нет ни одного здорового места или органа, – оправдывался он за свое поведение.
– Тогда вам надо к психиатру, – усмехнулась Клавдия Ивановна.
– А вообще-то у меня день рождения, – соврал Эскин, и мне даже не с кем выпить! – и тут же поставил на стол бутылку коньяка и конфеты. – Я такой одинокий, мне даже не с кем пообщаться!
Клавдия Ивановна, движимая исключительно сочувствием, умудрилась уговорить себя сесть с Эскиным за стол и выпить за его здоровье.
– Вообще-то вы у меня последний больной, – улыбнулась она, как бы оправдываясь перед Эскиным за свое неосторожное согласие на столь сомнительное застолье.
– Конечно, конечно, – ликовал в душе Эскин. Эскин тут же предложил Клавдии Ивановне сходить в ванную и помыть руки, а сам в это время бросил в ее рюмку три таблетки, которые тут же растворились, сделавшись невидимыми, как и само желание Эскина утолить свою животную похоть.
– Недавно я развелась со своим мужем, – жаловалась Эскину за столом Клавдия Ивановна.
– Да, это очень печально, – картинно вздыхал Эскин, подливая Клавдии Ивановне еще рюмочку коньяка.
– Он нашел себе молоденькую, – расплакалась Клавдия Ивановна. Бедная, она пила коньяк без всякой заботы, заботясь исключительно о своем нынешнем, одиноком состоянии.
– Клавдия Ивановна, а можно я стану вашим мужем, – восторженно прошептал Эскин.
– Да, вы еще совсем ребенок, – рассмеялась Клавдия Ивановна. «Ну, ладно, я еще покажу тебе, какой я ребенок», – мрачно подумал про себя Эскин.
– Кажется, у меня голова кружится, и глаза почему-то закрываются, – вздохнула Клавдия Ивановна и попыталась встать из-за стола, – кажется надо домой идти! – но, встав на обе ноги, Клавдия Ивановна как-то жалобно всхлипнула и упала. Эскин только этого и ждал, как жадный зверь он накинулся на нее, кусая мягкие нежные губы.
– Вот она, моя жертва! – воскликнул он, безумно радуясь, сам за себя. Но его желание было настолько ослепительным и безудержным, что Эскин впопыхах сломал на ее юбке молнию, что сразу же изменило ход его мыслей.
– Если она обнаружит эту сломанную молнию, тогда мне несдобровать, – вслух подумал Эскин, и поэтому, раздев Клавдию Ивановну целиком и положив ее спящую к себе на кровать, он оторвал от юбки старую сломанную молнию и тут же кинулся на поиски новой.
Только часа через два, в одном случайно подвернувшемся магазинчике, он обнаружил точно такую же молнию. Тихо войдя в квартиру, и убедившись в том, что Клавдия Ивановна спит, Эскин стал осторожно пришивать к юбке новую молнию. Ему оставалось совсем немного, когда Клавдия Ивановна раскрыла свои глаза и издала ужасный крик.
Несчастный Эскин, от страха он выронил и нитку, и иголку, и эту самую злополучную юбку, и был таков. Он даже не помнил, как он убегал из квартиры, а потом до поздней ночи бродил по городу.
Только ночью он решился войти в свою квартиру. Клавдии Ивановны уже не было, но осталась ее записка на столе: «Какой же ты смешной дурачок!»
– Я, дурачок?! – в негодовании заплакал Эскин, – Я ей молнию зашил, а она – дурачок! Сама дура, напугала меня до смерти! До сих пор дрожу как цуцик! К черту этих баб! К черту! Одни только беды от них! Одни беды! Клянусь, больше не подойду ни к одной из них!