Спустя полчаса Читарь вернулся: белоснежный внедорожник влетел во двор, ревя двигателем и сверкая разно- образными фарами; весь, до крыши, изгвазданный жирной коричневой грязью, лобовое стекло сплошь заляпано, на колёсные диски намотались мокрые, измочаленные стебли.
Читарь открыл дверь, выпрыгнул, сияя.
– Мне понравилось, – сообщил он. – Триста лошадей – это сила. – И махнул рукой Щепе. – Грязищу я отмою, не беспокойся.
– Не надо, – сказал Щепа. – Не отмывай. В Москве считается круто гонять на грязном джипе. Чтобы ты ехал по Кутузовскому, а с тебя отваливались куски глины. Обгоняешь девочек на “Лексусах” – и они видят: вот, человек побывал в реальном мире.
– Значит, ты рад? – спросил Читарь.
– Чему?
– Ты побывал в реальном мире!
– А ты меня на словах не лови, – произнёс Щепа, обидевшись. – Я вам скажу, чему я рад. Я рад, что все мои выводы насчёт вас оказались верные. Вы – два деревенских идиота, и у меня с вами нет ничего общего.
И поддёрнул золотой браслет на левом запястье.
Читарь улыбнулся.
– Ну как же нет, – спросил он, – когда есть? Мы – родня. Куда ты от нас денешься?
– Найду, куда деться! – резко сказал Щепа. – Уж ты не сомневайся. У меня возможностей – в сто раз больше, чем у вас.
– Слушай, – сказал я, – а почему у тебя машина белая? Какой-то странный цвет, легкомысленный.
– Не моя, – ответил Щепа. – Клиентка дала погонять. А сама в Майами уехала. У её мужа восемьсот миллионов долларов, в гараже четырнадцать машин, одной больше, одной меньше, никто не заметит. – Он развязно ухмыльнулся. – Но про это вам ничего знать не надо. Потому что вы мне – не ровня. Вы тут копаетесь в своей грязи, вот и копайтесь. Я к вам приехал по доброте сердца, предупредить о возможных проблемах. До свидания, братушки, рад был вас повидать. А теперь я сваливаю.
– Клиентки ждут? – весело спросил Читарь.
– Да! – нервно ответил Щепа. – И они тоже. Много кто ждёт. А кто ждёт вас?
– Она, – сказал Читарь, кивнув на вход в дом. – Она ждёт. Деревянная женщина с головой из дуба. Святая Параскева. Вот этому твоему красивому джипу – сколько лет? Пять? А голове – тысяча. Твой прекрасный джип десять раз проржавеет насквозь, а деревянная женщина – останется. И ты – понимаешь эту разницу, просто делаешь вид, что не понимаешь. Главное происходит здесь, у нас, в Чёрных Столбах, – а что происходит у тебя, на Кутузовском проспекте? Обмен понтов на деньги?
Щепа отобрал у Читаря ключи.
– Ты мне про понты не говори, – ответил он, – ты ничего про это не знаешь. И, кстати, насчёт денег – вы мне оба должны.
– Отдадим, – сказал я. – Заготовка куплена, дело сделано. Я тебе теперь буду с каждой зарплаты отдавать, частями.
– Не надо, – сказал мне Читарь. – Не волнуйся, братик, завтра я переведу ему всю сумму.
Щепа пошёл к своей машине, спортивно подкидывая и ловя ключи в ладонь.
– Прощайте, – сказал он, – а ты, Антип, подумай насчёт моих слов про Москву.
Сел в машину, задом, медленно, выкатился из ворот; я ждал, что посигналит на прощание, – но нет.
Читарь, впрочем, помахал ему рукой и широко перекрестил воздух.
– Ворота закрывать не надо, – сказал он мне, – я тоже сейчас поеду. У меня работы много. Ты, главное, не расстраивайся, что он тебе грубил. Он всё равно наш, павловский, он от нас никуда не денется. Плохой или хороший, а свой. Мы связаны в тайном мире.
– Мне всё равно, – ответил я. – Лишь бы от него вреда не было.
Мы ещё поговорили про московских ментов; и мне, и Читарю было очевидно, что ниточки ведут к ним от наших, павловских, от следователя Вострина, – и я заверил Читаря, что менты никогда меня не найдут, потому что я нахожусь к ним слишком близко. И вообще, менты сейчас – не главное, надо про них забыть и полностью сосредоточиться на деле; мы потратили больше десяти лет, чтобы добыть материал для деревянного тела, мы с большим риском добыли деревянную голову; осталось соединить одно с другим, и нам ничто не должно мешать. С таким старым и твёрдым материалом я ещё не работал, мне интересно, мне не терпится начать, я сейчас тебя провожу и сразу пойду прикидывать, как это всё будет…
Читарь слушал меня, одобрительно кивал, потом нахмурился и обьявил, что пойдёт в подвал и там уединится с головой Параскевы и заготовкой для её тела, и какое-то время будет н е м о т с т в о в а т ь. И я ответил, что мой дом – его дом, пусть делает, что пожелает, и он ушёл, а я остался во дворе, глядел на глубокие колеи, прорытые в земле сильными колёсами московского джипа, на разъятые ворота, на склонившийся со всех сторон, томящийся сыростью апрельский лес, слушал его гул, потрескивание ветвей, распрямляющихся после зимнего сна, и кукушку, считающую мои года, – она считала так долго, что мне надоело и я про неё забыл, стал размышлять о насущных проблемах, о планах на завтрашний день, и о том, что сегодня я, наконец, абсолютно счастлив, я получил всё, что мне нужно, и сейчас пойду делать то, чего до меня никто никогда не делал, и после меня не сделает.