- Не догонит!
В тот момент, когда и я в это поверил, из начала вагона донесся мат, произносимый очень знакомым голосом. Через минуту перед нами возник Кнежевич собственной персоной.
- Е-мое, понаставили торб, я чуть бутылку не разбил, -- отрывисто произнес он вместо приветствия. - И ты хорош, -- перевел он взгляд на Конопенко, -- звонишь, как угорелый! Я бегу за поездом, все руки заняты, а тут еще мобильник на боку поет! Что я тебе его, зубами достану!
Тут вагон тряхнуло, и Кнежевич чуть не упал на меня.
- Да сядь ты, придурок! И сними свой рюкзак!
- Чего опоздал? - спросил Конопенко, пряча мобильник.
Костюм утюжил.
"Вот кретин!" - подумал я, а вслух не удержался и спросил:
- На хрена тебе костюм?
- Да и вино ты зря тащил, -- подхватил Конопенко. - Чтоб обмыть отъезд, у меня есть с собой домашний спотыкач на травах. Такой аромат - пальчики оближешь!
- Плевал я на твой спотыкач, -- утирая пот с лица, пробормотал Кнежевич. - Культурные люди в поезде самогон не пьют.
После проверки билетов решено было все-таки ограничиться вином, которое Кнежевич ловко разлил в три пластиковых стаканчика.
- Ну, чтоб нам было хорошо! - бодро провозгласил первый тост Кнежевич и поднес к губам стаканчик. В этот момент вагон снова тряхнуло, Кнежевич подавился и зашелся в судорожном кашле, мое вино выплеснулось мне на брюки, а стаканчик Конопенко упал и залил вином весь столик, подмочив лежащую на нем провизию.
И я усомнился, что нам будет хорошо.
- Ничего, -- засуетился Конопенко, пытаясь вытереть винную лужицу на столе мгновенно промокавшими бумажными салфетками, -- ничего, у меня есть еще и хлеб, и колбаса.
В подтверждение своих слов он тут же выложил на столик кучу кульков с различными кулинарными и кондитерскими изделиями. Я заглянул в его сумку и увидел, что она полна провизии. С такими сумками обычно приезжают домой городские родственники со щедрой деревенской свадьбы.
Я с удовольствием подумал, как я умен: один тащит запасы пищи, как в экспедицию на Северный полюс, другой весь наличный гардероб, а я, как европеец, путешествую с одной маленькой спортивной сумкой, и то заполненной лишь на две трети. Правда, потом выяснилось, что я забыл полотенца, бритву, тапочки и пижаму.
Вагон был набит битком - чтоб добраться до туалета, требовалось не менее пяти минут, а чтоб войти в него, еще двадцать. Какие-то загорелые мужики сидели на откидных сиденьях и играли в карты, всюду стояли чьи-то клетчатые сумки, мелкие дети непрерывно шныряли под ногами, и, главное, какие-то бабки, девки, пацаны и мужики непрерывно швендяли взад-вперед по вагону, так что через час у меня начало рябить в глазах. В довершение ко всему снаружи стояла тридцатиградусная жара начала августа, и вскоре дышать стало совершенно нечем. От духоты, выпитого и съеденного (я никогда столько не ем по вечерам!) я отяжелел настолько, что уже в десять вечера понял: надо лезть наверх, на свою полку.
Я вообще в поезде плохо сплю, но здесь о сне и думать не приходилось. Только я закрыл глаза, как где-то вблизи заорал грудной ребенок и орал истошным воем так долго и нудно. Едва младенец затих, кому-то стало плохо и какая-то женщина принялась бегать по вагону в поисках нитроглицерина. Когда у неизвестного страдальца сердце отпустило и в вагоне на миг воцарилась относительная тишина, в купе к проводникам забрели цыгане, затянувшие под гитару песню про калину у ручья. Я хотел было сказать проводникам все, что думаю по этому поводу, но для этого надо было слезть, а на такой подвиг я был уже неспособен. Пришлось наслаждаться молча.
Вiн хотiв мене, калину,
Посадить в своїм саду,
Не довiз, i в полi кинув,
Думав, що я пропаду,
старательно выводил цыганский певец под чей-то (должно быть, проводника из соседнего вагона) восторженный мат:
- Вот, бля, вот это музыканты! Да таких, бля, е-мое, музыкантов на свадьбу, да они все село переворошат! Во поют, бля, мля, твою мать!
Когда часам к трем ночи музыкальный аккомпанемент стих, я начал дремать, и проснулся только раз - когда кто-то пытался за ремень стянуть с багажной полки мою сумку. Я встрепенулся, хрипло со сна спросил "Кто здесь?!" и поднял голову, но увидел в неверном свете луны лишь какие-то смутные стремительно удаляющиеся фигуры.
Из призрачного мира тяжелых неопределенных видений меня вывел бодрый крик проводницы "Просыпаемся, через час Одесса!" и сочный бас Конопенко, рассказывавшего кому-то (как оказалось, вовсе не Кнежевичу, а полной тетке в спортивных штанах из купе напротив) о новой системе похудения. И вдруг иногда такое со мной бывает - неведомо от чего, от рассказа Конопенко, от солнца за немытыми окнами, оттого, что еду отдыхать, что у меня есть друзья, что я еще молод и многое, многое еще впереди - меня охватило острое чувство радости бытия. Я улыбнулся, протер глаза кулаками и слез вниз.
Небритые друзья мои сидели и хитро улыбались, причем Конопенко отчего-то держал правую руку под столиком, уставленным провизией.
- А мы выпили твое вино, соня! - радостно сказал Кнежевич. - Тебе ничего не осталось.
"Какие молодцы", -- растроганно подумал я. Ненавижу пить с утра.
- Да не пугай ты его, -- широко улыбнулся Конопенко и вынул руку из-под столика. В ней был пластиковый стаканчик. - Вот тебе твоя порция.
"Сволочи! Не могли сами все выпить!" К счастью, желание опохмелиться на сей раз возобладало над дружескими чувствами, так что вина в стаканчике было чуть больше половины. Я заел вино сладким орешком и пошел бриться.
Город-герой Одесса встретил нас, как и полагается курорту, солнцем, веселым ветром и шагающей по перрону навстречу приезжим ордой теток с табличками "Сдаю комнату" в руках. До З. мы доехали быстро и с ветерком микроавтобусом "Одесса-Белгород-Днестровский", отправлявшимся прямо с ж/д вокзала. Так же быстро и без труда мы нашли наш дом отдыха "Галичанка", пройдя по центральной улице, застроенной с одной стороны санаториями, домами отдыха и пансионатами, а с другой - всевозможными кафетериями, барами и ресторанчиками.