— Сперва пошел домой.
— Чтобы смыть следы крови?
— Да нет же! Просто пошел к себе.
— Признаетесь, что поели?
— Да, ел и даже колбасу Брауна, — с вызовом бросил Малуэн. — Теперь вы довольны?
— Значит, вы убили, чтобы завладеть деньгами?
Стрелочник предпочел отмолчаться и, стиснув зубы, тяжелым взглядом смотрел себе под ноги.
Комиссар, полузакрыв глаза, с минуту наблюдал за ним, потом снял трубку.
— Дворец правосудия, мадемуазель… Алло!.. Прокурора республики, пожалуйста… Алло! Это вы, господин прокурор! Говорит Жане. У меня в кабинете человек, у которого были банкноты, украденные у Митчела… Да, да. Я докладывал вам позавчера об этом деле… Нет, француз, железнодорожник. Сегодня утром он убил Брауна…
Почему ему понадобилось подмигивать во время этого разговора?
— Договорились! Я там буду. Мы сможем выехать на место происшествия сразу после завтрака.
На камине стояли мраморные часы. Они показывали половину двенадцатого. Эрнест уже вышел из школы и идет по крутой тропе вместе с мальчишкой Бернаров из соседнего дома.
— Алло! Дайте городской комиссариат полиции…
Комиссариат? Говорит Жане. Будьте любезны прислать двух человек для конвоирования субъекта, которого мне только что доставили.
Никто не доставлял Малуэна. Зачем эта ложь? И почему он стал «субъектом»?
— Что до вас, милейший… — вставая, начал комиссар…
Его удивил взгляд Малуэна, которого он никак не ожидал, — строгий, глубокий, как бы свысока оценивающий маленького человечка в лакированных ботинках.
— По закону во время выезда на место происшествия вас должен сопровождать адвокат, — затараторил комиссар, — Выезд состоится сегодня после завтрака. Есть у вас кто-нибудь на примете?
Еще чего! Малуэн пожал плечами, с тоской подумав о недавнем посещении сарая, когда их было трое.
Насколько же тогда все было проще и достойней!
— Домашних предупредили?
— Может, мне пригласить их туда на спектакль? — отпарировал Малуэн, сам удивившись своей дерзости.
На самом-то деле он вовсе не склонен был шутить.
Напротив, ему хотелось поразмыслить в тишине. Его следовало бы отвести в камеру и оставить в покое до решения его участи.
— Ничего, скоро перестанете нос задирать!
Малуэн улыбнулся, словно этой улыбкой запер от всех на замок свою внутреннюю жизнь.
Все ясно. Он больше ничего не попытается объяснять. Покорно даст те показания, которых от него потребуют, и не скажет ни слова больше.
В тот же день после завтрака он, не склоняя головы, прошел сквозь толпу зевак, собравшихся вокруг сарая.
Почему он должен опускать голову перед Батистом?
Или перед хорошо одетыми мужчинами с портфелями, которые так суетятся вокруг?
— Вы признаете, что…
С хитрым видом они соревновались, кто лучше сумеет загнать его в угол, хотя он сам все объяснил, не ожидая, пока за ним придут.
Откуда-то сверху до него донеслись всхлипывания, и, подняв голову, он увидел жену, стоявшую рядом с Бернаром. Она плакала, утираясь передником. Эрнеста, наверное, оставили у других соседей. Он долго искал глазами Анриетту и наконец увидел ее: она пряталась в толпе.
— Повторите в точности все, что вы делали утром.
Он с презрением глядел на всех без исключения — на прокурора, на следователя с маленькой бородкой, на других, чьих чинов не знал. Ему дали адвоката, который беспрерывно подавал ему знаки, означавшие: «Внимание!»
Внимание к чему? Раз им так хочется, почему не повторить всю сцену? Вот только тех самых слов ему не сыскать, а без них жесты теряли смысл.
«Прости меня, мой бедный Браун, — повторял он про себя. — Они обязательно хотят видеть, как я размахивал крюком».
Когда он взял в руки крюк для ловли крабов, взял спокойно, как его всегда и берут, по толпе прошел ропот и люди в ужасе отступили.
— В каком месте находился этот предмет?
— Ни в каком. Его держал в руках Браун.
— Куда вы наносили удары?
— Куда попало.
Снова ропот в толпе! Но Малуэну было все равно. Пожалуй, даже приятно убедиться, насколько они глупы.
— Поглядите! Вот он — паштет.
— Не трогать! — прикрикнул следователь.
Все продолжалось часа два — письмоводители строчили, адвокат препирался со следователем. С Малуэна сняли наручники, чтобы он мог взять крюк, а когда все кончилось, снова надели.
— Не хотите ли еще что-нибудь уточнить? — спросил прокурор у адвоката.
— Нет. Разумеется, я требую психиатрической экспертизы моего клиента.
Еще накануне каждый из присутствующих, проходя мимо Малуэна, говорил: «Привет, Луи!»
А сейчас все с ужасом смотрели на него, словно он уже не Малуэн, да и вообще не человек. Даже дочь его пряталась за чужими спинами.
К сараю нельзя было подъехать на машине, и процессия прошла часть пути пешком. Мальчишки бежали вдогонку, боясь потерять арестованного из виду, фотографы преграждали ему дорогу.
Наконец его заперли в камере, и он с удовлетворением оглядел белые стены, узкую койку, поднятую к стене, откидной столик. Еще никогда в жизни ему так не хотелось спать, и он чуть было не заснул одетым, но тут к нему ввели адвоката.
— Позвольте вам сказать, что вы совершили все мыслимые промахи.
Дома у него, собравшись на кухне, где уже зажгли лампу, все, вероятно, плачут, а голубой бидончик, который он купил в субботний вечер перед рождением Анриетты, стоит на столе, и от него пахнет водкой.
— Я пришел дать вам кой-какие советы.
Малуэн посмотрел на адвоката так, как смотрят на забавный, но бесполезный предмет.
— Все единодушно находят ваш цинизм возмутительным, а это усложняет мою задачу. Нужно…
— Кстати, когда будут похороны? — перебил Малуэн.
— Чьи похороны?
— Брауна.
— Пока неизвестно. Сперва произведут вскрытие.
— Зачем? Я же все объяснил.
— Нужно выяснить, какой удар оказался смертельным и как он был нанесен.
— Жена его уехала?
— Нет, все еще в отеле.
— Думаете, Брауна похоронят в Дьеппе?
— Если только она не оплатит перевоз тела в Лондон.
— Платить должны Митчелы! — Малуэн посмотрел на адвоката, нахмурив брови, и вздохнул:
— Оставьте меня!
— Нам необходимо договориться…
— Да, завтра. Или потом.
Ну что ж, значит, он не пойдет на похороны: м-с Браун истратит полученные сто фунтов на то, чтобы увезти тело мужа, и он никогда не увидит ни его, ни ее.
Идиотизм, конечно, но ничего не попишешь! Самое же обидное в том, что все могло сложиться по-иному.
Что за сплетение случайностей!
Вот, например, ночью, когда Браун чуть было не поднялся к нему в будку. Что они сказали бы друг другу, если бы он вошел?
Или когда Браун следовал за Малуэном до самого дома, не решаясь с ним заговорить, а Малуэн в это время уже готов был отдать ему чемодан?
Или даже сегодня утром, когда он пришел в сарай с колбасой, сардинами и паштетом?
Что сказали бы они друг другу? Что решили бы?
Как жили бы потом и что сталось бы с двумя домами, в Ньюхейвене и в Дьеппе, с женами и детьми?
— Это было невозможно, — заключил Малуэн вполголоса.
— Что — невозможно?
Он только сейчас заметил своего адвоката и снова вздохнул:
— Ничего. Я думаю.
— Вот именно. Я лично считаю, что вы слишком много думаете! Лучше не возражать.
— А сейчас я хочу спать.
Это было не так. Едва адвокат вышел и зашушукался в коридоре с надзирателем, Малуэн бросился на кровать и опять задумался о Брауне, его жене, о своем доме по ту сторону гавани, в окнах которого вечером появлялся свет.
Когда его приговорили к пяти годам тюрьмы, жена и дочь с плачем бросились к нему в объятия, а он, поцеловав их, оглянулся, словно ища кого-то.