Он пробормотал что-то невразумительное.
– Пойди позови ее.
Он стоял передо мной, потупив взгляд.
– Сейчас же позови ее! – приказал я, вскакивая со стула. Он не двинулся с места.
– Хорошо же, – сказал я и закричал так, что, верно, слышно было во всей деревне: – Эдна!
Она появилась немедленно.
Я хотел было спросить, что все это значит и какого черта… но она не дала мне рта раскрыть. Меня поразила происшедшая в ней перемена: она вся была как натянутая тетива, и каждое ее слово жалило, точно скорпион. Я был так ошеломлен, что лишился дара речи.
– Стыда у вас нет! – накинулась она на меня. – Мало вам своих девиц, что ли? Чего вы повадились сюда ходить? Ведь отец запретил вам появляться в нашем доме. Может, вам надо разнюхать еще что-нибудь для своей приятельницы миссис Нанга? И не совестно вам распускать сплетни? А еще мужчина! Идите доложите ей поскорее, что я все равно выйду замуж за мистера Нангу, вы ведь у нее на посылках! Пускай прибежит и вцепится мне в волосы, если посмеет. А вам-то чего околачиваться здесь понапрасну? Убирались бы лучше обратно в столицу к своей потаскушке! Я была любезна с вами из уважения к мистеру Нанге, но, если вы еще раз появитесь здесь, вы узнаете, что значит иметь дело с Эдной Одо.
Она направилась к двери, потом обернулась, крикнула по-английски: «Сплетник», – и выбежала из комнаты.
Я стоял, словно пригвожденный, сам не знаю, как долго, пока братишка Эдны не сказал мне:
– Вы уж лучше уходите, а то вернется Дого. Он грозился кастрировать вас.
Дого. Дого… Кто же это такой? Мысли ползли лениво, словно кадры замедленного фильма. Ах, да, это тот одноглазый буйвол. Так, значит, его теперь приставили к Эдне. Ну что ж, желаю вам всем счастья!
К тому времени, как я, развернув машину, тронулся в обратный путь, первое потрясение, судорогой сжавшее мне горло, уже прошло. Теперь, оглядываясь на прошлое, я вижу, что мое тогдашнее состояние противоречило всем романтическим канонам. Я должен был бы мчаться по дороге, не помня себя. На самом же деле голова у меня была совершенно ясная. Несправедливые и маловразумительные упреки Эдны, большую часть которых я не понял и уж никак не мог принять на свой счет, почему-то не сердили меня. И даже страшная мысль о том, что Нанга и на этот раз взял верх, была мне почти безразлична. Я испытывал только грусть – глубокую и спокойную, как вода в колодце. И словно в колодце, утонули все мои надежды: и надежда на счастливую жизнь с Эдной, и мечта об оздоровлении политической жизни нашей страны.
У меня даже мелькнула мысль, что, пожалуй, не стоит теперь добиваться осуществления моих политических планов. Ведь, по совести говоря, они были весьма неопределенны, пока на сцене не появилась Эдна, сыгравшая роль той пылинки в насыщенной парами атмосфере, вокруг которой конденсируется влага, образуя дождевую каплю.
Однако я уже не мог отказаться от своих намерений. Сознание, что Нанга вышел победителем в двух раундах и скорее всего победит и в третьем, последнем, не только не ослабило мою волю к борьбе, а, напротив, лишь укрепило ее. То, что мне предстояло, не было для меня просто дракой за место в парламенте, а внезапно превратилось в моих глазах в символический акт, прекрасный и величественный жест, к которому не примешивались ни расчет на успех, ни надежда на вознаграждение.
Ответный удар Нанги не заставил себя ждать, и, как следовало предвидеть, это был беспощадный удар.
В воскресенье я, как всегда, в двенадцать часов включил свой новый транзистор, чтобы послушать новости. В те дни я не пропускал ни одной передачи последних известий. Если я не рассчитывал вернуться домой к двенадцати, к четырем, шести или к десяти часам, когда транслировались известия, я захватывал транзистор с собой. Эта чудесная японская игрушка размером с фотографический аппарат была снабжена наушниками, которые позволяли, отключившись от внешнего шума, слушать радиопередачи в любой обстановке. Если передача заставала меня в пути, я прослушивал ее, остановив машину на обочине.
Эта новая моя страсть объяснялась двумя причинами. Во-первых, жадно ловят новости все, кто активно занимается политикой, это как бы профессиональная болезнь. Во-вторых, мне хотелось проследить за ухищрениями и уловками нашего отечественного радиовещания. Кстати сказать, пи в одной передаче еще не было ни слова о существовании новой партии, хотя мы регулярно давали на радио подробные сообщения о нашей деятельности. Мой Бонифаций и его помощники вскоре заболели той же болезнью – жаждой информации, но оказалось, что слушать молча они не умеют; им необходимо было вслух комментировать чуть не каждое слово, и это раздражало меня, тем более что они интерпретировали события весьма своеобразно, нередко просто нелепо. Я решил слушать радио без них и стал пользоваться наушниками.