Заключил свою речь профессор Мантейфель неожиданным согласием послать меня в Воронежский заповедник.
— Денег у нас мало, — сказал профессор. — Дадим рублей тридцать на дорогу, клетки и т. д. И письмо-разрешение на отлов двух-трех бобров с просьбой зачислить вас на лето на какую-нибудь должность в заповеднике. Ну, например, практиканта или младшего егеря. Не возражаете?
Я пролепетал слова благодарности. А потом черт меня дернул заявить, что поймать двух или сколько будет нужно бобров для меня не составит особого труда, потому что с детства я охотничал, лес знаю.
И снова профессор Мантейфель не рассердился, не погнал самонадеянного юнца прочь, а лишь усмехнулся.
— Цыплят по осени, знаете ли, товарищ студент, считают… А бобры хитрющие звери… Увидите. Они, как русалки, влекут и обманывают.
Он плыл по заводи в двух десятках метров от меня неслышно и быстро. Иногда я видел лунные отблески в маленьких его глазах.
Это был старый, крупный бобер. Я наблюдал его с тех пор, как начались лунные ночи, уже несколько раз. Про себя называл я его почему-то Егором и именно его хотел поймать. Егор выплывал обычно из протоки под березой, пересекал заводь, вылезал на берег то в одном месте, то в другом и, прошуршав в зарослях трав, удалялся. В осиновой роще на правом берегу Усманки затем некоторое время слышались шорохи, какой-то хряск. Потом Егор снова появлялся на берегу заводи. В зубах у него всегда была либо осиновая ветка, либо кусок ствола этого дерева, в метр примерно. Он сталкивал свою добычу в воду, плюхался сам и сплавлял в протоку. Я знал куда. От протоки в пойму речки уходил ручеек. Пробравшись через заросли по его руслу, я обнаружил плотину из веток и бревнышек, сцементированных илом. За плотиной образовалось небольшое водохранилище, на краю которого возвышалась «хатка», жилище Егора и, очевидно, его семьи. Вход-лаз в нее прощупывался под водой. Там поначалу я и решил поймать зверя с помощью сетки, поставленной у входа в его жилище. Но потом меня увлекло наблюдение ночной жизни Егора, его еженощных рейсов за любимой бобрами пищей — осиновой корой. Я изучил его маршрут, тропки, от берега заводи ведущие к осиновой роще, и его «лесоразработки». Да, настоящие лесоразработки!
В осиннике Егор и, очевидно, другие бобры, становясь на задние лапки и опираясь на плоский чешуйчатый хвост, сильными резцами обгрызали ствол дерева по окружности. В конце концов дерево падало, и тогда звери-лесорубы отгрызали ветки или чурбаки и тащили их к воде, а затем переплавляли к своему жилищу, запасая корм на зиму, или к плотине, если ее надо было ремонтировать.
В осиновой роще не менее половины деревьев было «спилено» бобрами. Причем даже деревья толщиной у комля более полуметра!
Вот здесь, на «лесоразработках», мне и пришло в голову поймать Егора, именно его самого. В «хатке» ведь в сетку могли попасться и бобриха, и бобрятки. Да и сам он мог не оказаться дома во время операции. Неподалеку было еще одно бобровое жилище, поменьше, «дача», что ли.
В тот вечер, убедившись еще раз, что Егор пробирается к осиновой роще от берега по правой тропинке-лазу, я и разработал план действий.
Неподалеку от выхода этой тропинки в рощу, куда я ходил днем, стояла здоровая осина, которую бобер решил свалить и начал обгрызать. В одну ночь закончить свое дело он, конечно, не успел. И я решил вокруг этой осины на прутиках растянуть петли: подойдет он к дереву и попадется. Останется — поскорее (иначе он перегрызет силок) схватить его руками в рукавицах — и в мешок. Конечно, для этого надо просидеть недвижно поблизости полночи и вдоволь накормить комаров. Ну да их атаки вытерпеть можно.
На следующий день я поставил петли, а как только стало смеркаться, окружным путем пешком, через болотины и чащобы, добрался до осиновой рощи и затаился с подветренной стороны в нескольких шагах от Егоровой тропинки и основательно подгрызенного им довольно толстого дерева.
Перед вечером прошумела короткая майская гроза. Воздух в лесу был густой, влажный, одуряющий ароматами смол, цветов и листьев. Я закрыл лицо марлевой косынкой, надел рукавицы, уселся поудобнее, привалившись к пеньку, и стал ждать. Стемнело. И я задремал… Разбудил меня характерный треск и шорох отгрызаемых падающих щепок, пыхтенье. В пестрых бликах лунного света на задних лапках, оперевшись на хвост, спиной ко мне стоял у осины Егор и самозабвенно «работал». Маленькими передними лапками он полуобнял толстый ствол. Голова его ритмично рывками двигалась вверх-вниз, вверх-вниз, в такт ударам врезавшихся в древесину могучих резцов.