— Мистер Эйдриан, — сказала Люси, — это Эйлин О'Доннелл, одна из ваших самых восторженных почитательниц.
— О, мистер Эйдриан, — начала О'Доннелл.
На этом Люси оставила их.
XIX
Когда чаепитие закончилось (Люси была представлена не менее чем двадцати парам родителей), публика двинулась к выходу из сада, и мисс Пим перехватила мисс Люкс по дороге в дом.
— Боюсь, я не смогу сегодня поехать, — сказала Люси. — Я чувствую, начинается мигрень.
— Жаль, — равнодушно ответила Люкс. — Я тоже отказалась.
— О, почему?
— Я очень устала, расстроена из-за Роуз, и мне не хочется отправляться гулять в город.
— Вы меня удивляете.
— Удивляю вас? Чем же?
— Никогда не думала, что доживу до того момента, что увижу, как Кэтрин Люкс обманывает сама себя.
— О-о. И в чем же я лгу себе?
— Если вы заглянете в свою душу, то обнаружите, что вовсе не поэтому остаетесь дома.
— Да? А почему же?
— Потому что вам доставляет огромное удовольствие сказать Эдварду Эйдриану, куда ему убираться.
— Отвратительное выражение.
— Зато образное. Вы просто ухватились за возможность проявить свою власть над ним, разве не так?
— Признаюсь, мне было нетрудно нарушить обещание.
— И вы испытали легкое злорадство?
— Я являла собой отвратительный пример самовлюбленной мегеры. Вы это хотите сказать, да?
— Он так мечтает о встрече с вами. Не могу понять почему.
— Благодарю. Могу сказать почему. Чтобы он мог расплакаться и рассказать, как он ненавидит театр — то, что для него является смыслом жизни.
— Даже если вам с ним скучно…
— Если! Боже мой!
— …вы можете потерпеть час-другой и не вытаскивать случай с Роуз как козырь, спрятанный в рукаве.
— Вы что, пытаетесь сделать из меня честную женщину, Люси Пим?
— Очень бы хотелось. Мне так жаль его, брошенного…
— Добрая — моя — женщина, — произнесла Люкс, при каждом слове тыча в Люси указательным пальцем, — никогда не жалейте Эдварда Эйдриана. Женщины тратили лучшие годы своей жизни на то, что жалели его, а кончалось тем, что жалели их самих. Изо всех самовлюбленных, самообманывающихся…
— Но он заказал йоханнисбергер.
Люкс остановилась и улыбнулась Люси.
— Пожалуй, я бы выпила с удовольствием, — сказала она задумчиво. Потом сделала еще несколько шагов.
— Вы и правда оставили Тедди на мели?
— Да.
— Ладно. Ваша взяла. Я просто была скотиной. Поеду. И всякий раз, как он заведет: «О, Кэтрин, как я устал от этой искусственной жизни», я буду злобно думать: это Пим ввергла меня в подобную историю.
— Выдержу, — заверила Люси. — Кто-нибудь слышал, как дела у Роуз?
— Мисс Ходж только что говорила по телефону. Она все еще без сознания.
Люси, увидев голову Генриетты в окне кабинета — комната называлась кабинетом, но в действительности была маленькой гостиной слева от парадной входной двери, — пошла поздравить подругу с тем, как успешно прошел праздник, и тем отвлечь ее хоть на одну-две минуты от давящих мыслей, а мисс Люкс ушла. Генриетта, похоже, обрадовалась приходу Люси и даже с удовольствием повторила ей все банальности, которые выслушивала целый день; Люси какое-то время поговорила с Генриеттой, так что когда она направилась к своему месту в зале, чтобы смотреть танцы, галерея была уже почти полна.
Увидев Эдварда Эйдриана на одном из стульев, стоявших в проходе, Люси остановилась и сказала:
— Кэтрин поедет.
— А вы? — спросил он, глядя на нее снизу.
— Увы, нет. У меня ровно в шесть тридцать начнется мигрень.
На что он ответил:
— Мисс Пим, я вас обожаю, — и поцеловал ей руку.
Его сосед удивленно посмотрел, сзади кто-то хмыкнул, но Люси нравилось, когда ей целовали руки. А то какой смысл натирать их каждый вечер розовой водой и глицерином, если время от времени ничего не получать взамен.
Люси вернулась на свое место в конце первого ряда и обнаружила, что вдова с лорнетом не дождалась танцев; место было свободно. Но как раз перед тем, как погас свет — занавеси на окнах были задернуты и в зале горели лампы, — сзади появился Рик и спросил:
— Если вы не держите это место для кого-нибудь, можно я сяду?
И как только он уселся, появились танцовщицы.
После четвертого или пятого номера Люси почувствовала некоторое разочарование. Привыкшая к уровню международного балета, она не допускала мысли, что в таком месте, как Лейс, неизбежно любительство. Все гимнастические упражнения, которые она видела, студентки выполняли на самом высоком уровне, профессионально. Однако, отдавая другим занятиям почти все время и силы, как они это делали, они не могли достичь высокого мастерства еще и в танцах. Танцы требовали полной отдачи.