— Значит, тобой заинтересовалась куратор из Ленинграда, и, если завтра ты не устроишься и не принесешь справку, будем оформлять в спецПТУ. А оттуда дорога одна, и ты это знаешь.
— Я знаю, Нина Анатольевна. Спасибо. Я устроюсь. Правда, правда, Нина Анатольевна, — все лепетала Маша.
Тут штука в том, что восемнадцать Маше исполнится через два месяца, вот она и сюсюкает перед красивой инспекторшей, чтоб та дала ей эти два месяца протянуть.
— Только не делай, как в прошлый раз. Устроишься, возьмешь справку, а на работу не выйдешь. Пойми, сейчас этот номер не пройдет — дело взято под контроль.
— Вот что с ней делать, Нина Анатольевна? Она же большая. Почему такая ленивая? — встревоженно спрашивала мама. — Что с ней делать? В кого она? Я работаю с пятнадцати лет. И на Доске почета висела. И грамоты всякие.
И Маша, видя, что ее детское лепетанье не прошло, подкатила глаза к потолку, мол, завела долгую пластинку, ну, играй-играй свое танго.
— Ну, не хочет она работать. Куда ни посылала, нигде не хочет. Вот ей бы продавцом устроиться, дефицитными тряпками торговать.
— Это правда, Маша? Может, мы поможем?
— Но ей же обязательно хочется работать в Гостином или Пассаже.
— А скажи, Маша, на что ты живешь? Ну, мама работает. Но есть еще брат и сестра. Тебе не стыдно бездельничать?
— Стыдно, ой как стыдно. Но братика и сестричку не объедаю, не бойтесь, — Маша говорила уже без детских ноток, у нее в голосе и легкая осиплость появилась.
— Вот, и я о том же. Весной тебя задержали у «Советской». Несовершеннолетняя со взрослым мужчиной.
— А я не нанималась дома сидеть. Имею право повеселиться.
— Вот, я смотрю, у тебя сережки.
— Да, сережки.
— Не железки, нет?
— Не железки.
— А откуда они у тебя? Ведь и пробы небось неплохой.
— Да уж неплохой.
— Так откуда они?
— Нашла, подарили, да какая разница? — начала заводиться Маша.
— Это называется антиобщественное поведение. И не забывайся!
— А вы меня за руку поймали? За ногу вы меня держали? И всё!
— Значит, если завтра…
— Ясно, Нина Анатольевна, ясно. Не повторяйте. Я запомнила.
Когда Нина Анатольевна ушла, Маша набросилась на маму:
— Ты как неродная. Та «ля-ля», а ты уши развесила. Да еще и подпеваешь.
— Бездельница! Ведешь себя как проститутка.
— А чего ты задергалась, когда ментура пришла? Думала, в окно сиганешь.
— Испугалась.
— А чего тебе пугаться? Обэхээс? Или банк грабанула? Или пырнула кого ножом? — издевалась Маша.
— Да, пырнула, — вдруг тихо сказала мама.
— Ой-ё-ёй!
— Да, ударила человека ножом, — тихо повторила мама.
— Врешь!
Но, вглядевшись в побледневшее потерянное лицо матери, поверила.
— Юру, что ли?
Мама молча кивнула.
— Ну и дела. То-то я смотрю, ты эти дни какая-то притруханная. И что теперь будет?
— А что теперь будет? Тюрьма будет, доченька.
Она упала на диван, дважды вздрогнула и разрыдалась. Галя, Леша и Маша стояли перед ней на коленях и, перепуганные, успокаивали ее.
Леше-то вообще казалось, что это все шутка, мама и сестра договорились испугать его и вот пугают. Ему даже и стыдно было: он совсем тупой, бревно бревном. Словно бы не его маму собираются забрать, а чужую тетку. Ну, совсем тупой.
А мама рывком села на диван, и что-то она бессмысленно искала, и вот нашла — схватила Лешу и прижалась лицом к его груди: «И что же я наделала, как ты будешь без меня, сыночек!..»
— Хватит! — крикнула Маша. — Да хватит же, — она даже ногами затопала.
Этот крик подействовал на маму, и она затихла.
— Поддатая была? — допрашивала Маша.
Мама кивнула. Она сейчас казалась старенькой девочкой с размазанной по лицу краской.
— А Юра?
Снова кивок.
— А нож чего хватала?
— Он очень меня обидел, доченька.
— Нож кухонный?
— Да. Был под рукой — и схватила.
— В грудь?
— Да.
— И где он?
— В больнице.
— В какой?
— Не знаю. Сама и вызвала скорую. Увезли, а куда, не знаю. Всё, деточки. Теперь только сидеть и ждать, когда заберут.
— А ты о Гальке подумала? — снова закричала Маша. — Ты о Лешке подумала? Я их теперь буду тянуть?
— Да уж не ты, — всхлипнула мама, промокая глаза платком.
— А кто, я тебя спрашиваю, кто?
— Да уж не ты.
То были несколько дней постоянного страха. Все понимали, что маму могут забрать в любой момент. Она даже на улицу не выходила: боялась, что за ней придут и возьмут прямо во дворе. Ну это же стыд.