Хотя нет, не в будущей вине дело — мало ли кто отлетает без ухода и помощи, и ничего, смиряется с этим Ольга Васильевна.
Нет, дело не в боязни будущей вины, а в том, что Ольге Васильевне нравилось выхаживать Колю. В этом дело, и оставьте, прошу, глупости вроде в беде бросать нельзя, не по-людски это, прочее. Заболей она, кто-нибудь выхаживал бы ее?
Но и радость какая была, когда понятно стало, что труды не пропали даром. Вот Коля, спотыкаясь на каждом слове, начал говорить, вот движения появились в руке-ноге, а когда его поставили на ноги и он сделал несколько шагов, Ольга Васильевна вовсе зашлась от гордости — это же все ее труды.
Коля был своей болезнью не только что ошарашен, но раздавлен, и Ольга Васильевна утешала его как могла, да ничего, Коля, видишь, как быстро выздоровление пошло — через пару месяцев, глянь, и бегать начнешь, а ты еще и по-другому посмотри, оно ведь в болезни и польза есть, теперь ты пить бросишь. Да уж какое тут питье, горько соглашался Коля.
Однажды вывела она его в коридор. Коля пошкандыбал в темный закуток и там пробормотал, мол, спасла ты меня, Оля, и вдруг, как малый ребенок, бессильно заплакал, и от этого плача сердце Ольги Васильевны поплыло, словно облитое горячим маслом.
И тогда ей понятно стало, что не сумеет бросить Колю и в дальнейшем. Куда ты его бросишь? Жилья-то у него нет никакого. Выходит, в дом инвалидов? Но жалко. Вот ведь как жалко. Хоть и чужой почти человек. Но жалко, мать честная.
И когда Колю выписали, Ольга Васильевна взяла его к себе.
Хоть он и ходил, но уж очень ногу тянул, хоть говорил, но понять было трудно, и отскочить от забот Ольги Васильевны Коля никак не мог — еду ему сготовь, да покорми, да помой, да выведи погулять. Конечно, дали ему кое-какую пенсийку, но малую — оно и понятно — тунеядствовал же человек. Жили главным образом на пенсию и зарплату Ольги Васильевны, а также на ее сбережения.
Свободного времени у нее теперь не было вовсе, она все время крутилась: утром покорми Колю да беги на работу, а в обед прибеги домой да снова его покорми, а вечером выведи гулять, да обед на завтра сготовь, да постирай.
Но ведь и радости какие были. А! Вот Коля самостоятельно зажег газ, вот сказал несколько новых слов. А сегодня, мать честная, дошел не до Парковой, а до Пионерской. А это на пятьдесят шагов больше.
Декабрь-76
Ровно в семнадцать тридцать по звонку высыпали во двор. По двору идут еще с достоинством, потому что здесь работают гражданские и военные, военные же здесь при больших звездах и им переходить на бег никак нельзя, потому всем прочим приходится перед ними достоинство держать.
Но как только пройдут в калитку и поклонятся замершей на часах бабе в тулупе, словно бы кто народишко изо всех сил в спину толканет — шаг прибавили, еще нажми, инженеры и техники помоложе побежали вприпрыжку да и прочие поднажали, тут и оправдание есть — горка сама вниз скатывает, так что никак не остановиться, да молодежь еще и пригикивает, люди же постарше дышат тяжело, с трудом справляясь с набранной скоростью, — да всё молча, так что в темноте лишь сопенье слышно, да дыхание тяжелое, да скрип снега.
Да что так спешишь с работы, дружище, ведь как ни есть, а кормит как ни есть, а одевает, днем вот выпал снег и вон как тяжело провисли провода, и слева внизу за решеткой виден парк, а там, в дали уж неоглядной, огни крепости мерцают, так постой же малость у решетки парка, сбей спешку дня, дыхание переведи. Ну, когда на работу спешишь, оно понятно — премии могут лишить, ну, побежишь, забыв о неюном возрасте и не вполне легком весе. Так что же тебя гонит, дружище? А то и гонит, что через семь минут электричка, то и гонит, что и всех других людей в Фонареве выпустят с работы в полшестого, так что обязательно нужно поспеть в магазин раньше конкурирующих организаций.
А вот и центральная улица, где находятся магазины. Она, как всегда, освещена тускло.
И тут часть наиболее резвая врывается в угловой магазин, а он, как назло, винный. То и заскакивал сюда человек, чтоб папирос купить себе — к чаю домашнему, к телевизору вечернему.
Прежде в магазине было несколько отделов, но потом решили, что пьющий человек — он ведь все равно не закусывает, а если захочется ему себя или друзей побаловать плавленым сырком, так он и через дорогу перебежит, в «Двойку», там штучно товар без очереди дают. Да и не велика фифа, так-то если разобраться, этот пьющий народишко, ведь перебьется. Так что продукты унесли — благо уносить пришлось только сырки, масло и маргарин, хотя нет, память теряется, с кондитерским отделом вышло сложнее, ну, сложно, нет ли, а за день во всю ширь прилавков развернули винный отдел.