На самом же деле Владимир Иванович давно уже ни во что не ставит свое тело — скоро Владимиру Ивановичу стукнет полтинник, а полтинник — он и есть полтинник, и к этому времени человек уже не удивляется, что желудок не варит несвежее мясо, в поясницу стреляет при небольшом сквозняке, да и жене случается иной раз обижаться.
Хотя, конечно, выглядел Владимир Иванович моложе пятидесяти лет — дело в том, что был он худ, даже сказать, тощий до звона, ходил потому шустро и вертко, прямо тебе живчик эдакий, буравчик сквозной, сединка так это тускло посверкивала только на височках, два раза в неделю мылся он в ванне, каждый день брился и потому хоть казался плюгавым и лицо его густо покрыто было мелкими морщинами, однако бросалось в глаза, что Владимир Иванович человек ухоженный, опрятный, как говорится, человек хорошо мытый.
Наконец, Владимир Иванович дошел до магазина «Двойка» и вошел внутрь.
Магазин был полон. Для верности Владимир Иванович занял очередь, понимая, что люди не дурачки просто так толкаться.
— За чем стоим? — поинтересовался он.
— А что будет, то и наше.
— Так еще ничего нет?
— Но будет. В «Двойку» привоз по понедельникам и четвергам. Сегодня как раз четверг. То-то и народ.
Владимир Иванович протиснулся к прилавкам — интересно ему было знать, а чем всё-таки торгуют.
Лежали головки «Советского» сыра по два восемьдесят и три сорок, «Российский» сыр по три рубля, плавленые сырки «Российский» и «Дружба», дальше тянулась батарея бутылок с растительным маслом, банки с рассольником, икрой кабачковой диетической, свекольником. Это всё. Хоть верь глазам, хоть на пол их в смущении роняй.
Вдруг кто-то шепотом донес, что привезли молочные сосиски, и это была неожиданность, сразу в центре магазина закружились, заметались люди, спешно пристраиваясь в свою очередь.
Вот это да, Вера Васильевна будет удивлена, но и обрадована, это же вопрос завтрака и ужина можно считать закрытым.
И как-то внезапно стало тихо, словно б заподозревали людей, не обман ли это, не пустой ли слух, и тут две продавщицы пронесли поднос, полный сосисок, да каких блестящих, тонких, длинных, и высыпали сосиски на прилавок у стенки, да еще один поднос, да еще один, так что прилавок, да что — весь отдел, да что — весь магазин, приняли вид места как бы процветающего, сытого, полнокровного.
— Эвон сколько их, всем, верно, хватит, — сказала бабка за спиной Владимира Ивановича.
— А то днем отдельную колбасу привезли, так жир в ней неживой какой-то. Он на сковородке не топится и на зубах хрустит.
— Так ведь химия входит в быт. Вот и хрустит на зубах.
— Вот и здравствуй, ухо, Новый год.
— В сосисках хоть мясо есть.
— Но мало.
— А всё-таки есть, запах дают. Тоже дело не последнее.
— А вот вспомнил шутку. Через двадцать лет сын у папаши спрашивает, мол, папаша, а что такое сосиски?
— Тоже разговорчики между тем, стали много говорить.
Но так это беззлобные речи ведут людишки, баловство им предстоит за ужином. Эх-хе, да вот я здесь стояла, за батонам только отходила, и я занимала, да черт с ними, Катюша, пускай подавятся сосисками, отстань же ты от женщины, папаша, вот именно отстаньте от женщины, грязный мужчина, ведь мы в одной квартире живем, ладно, возьми полкило, и когда в очереди навели порядок и она зигзагами и вензелями заполнила магазин, выяснилось, что перед Владимиром Ивановичем стоит человек пятьдесят и никак то есть не меньше, и вот тогда впервые кольнула его тревога, а ведь эдак на всяк зубок не напасешься мяса вареного, но он соображение это отбросил как совершенно пустое.
Но видно кого-то счет людей тоже растревожил и уже продавщице крикнули:
— По килограмму в одни руки отпускайте.
Но этого ожидали те, кто стоял у прилавка и уже чувствовал вкус мясца на зубах, и они с ходу взмылились:
— Умные какие! Мы тут с трех часов толкались.
— То и оно. А вот ты попаши целый день, как мы.
— Уже отпахались.
— Так и сиди у телевизора. А то не продохнуть. Все лучшее расхватают.
— Тебя не спросили, мымру.
— Да помолчала бы, параша. Не валяла бы фантика.
— Старая, постыдилась бы.
— Тихо, люди, тихо.
— Пискля!
— Хоть бы по заботам давать стали. А то эти песочники всё слопают.
— Не накаркать бы. И когда кончится?
— Тоже разговоры вот говорим.
— Да куда ей три кило! Совсем обнаглели люди.
— Да у меня шестеро.
— Ну дает. А нам что останется?
— Шестеро, говорю.