Брамс, квартет № 3
Выйдя из ванной, растираясь, он рассматривал себя в зеркале и, как всегда, был собой доволен. Холеный мужчина. Да, я холеный мужчина, мощный торс, густая растительность, пуза покуда нет, не надо лениться, господа, всегда можно найти полчаса на физкультуру, и не жрите, прошу, всё подряд, даже если вы впервые дорвались до хорошей жратвы.
У него были красные полные губы, большие темные глаза и густые черные брови. Но главное — мощный череп. Нет, не лысина, а именно череп с черным венчиком на висках и затылке. Он рано начал лысеть, поначалу стыдился этого, потом смирился, а теперь даже и гордится — да, это мощный череп с крутым лбом, и, смею вас уверить, господа, этот череп придуман природой, чтоб прошибать стены.
День концерта — особенный день, нужно так настроить душу, чтобы она была спокойная и вольная, не загнанная спешкой, но распахнутая навстречу музыке, и потому к трем часам он постарался освободиться от дел.
Он начал прикидывать, что сегодня надеть, Брамс, квартет № 3, уместен был бы фиолетовый с блестками костюм, кружевное жабо с хорошим камешком, одна беда — костюм приталенный, а необходим пиджак, чтобы пистолет под мышкой не выпирал, выходить без него из дома — все равно что выходить голым, и он остановился на сером добротном костюме — и духу квартета соответствует, и неброско.
Вспомнил свой первый поход в филармонию. Румяный кучерявый мальчик в черной бархатной курточке и с огромным белым бантом. Детский утренник. Когда закончили «Маленькую ночную серенаду», он заплакал от умиления.
И помнит свой первый фрак. Мама хотела, чтобы для концертов был фрак, нет, не черный костюм, а именно фрак, и в ателье им предложили готовый — такой-то знаменитый артист заказал, но не может выкупить, а на вашем юноше — чудо какое, словно на него и шит. Как раз ожидался приезд Рихтера, и он несколько дней стоял в очереди, купил три билета, но пошли вдвоем с отцом, поскольку мама запила, и он навсегда обиделся — стоял в очереди, Рихтер, первый в жизни фрак, а она…
Да, а что это было? Ну как же, бетховенский вечер. Тринадцатая соната и «Аппассионата». Во втором отделении «Фантазия», та самая, где хор вступает: «Не шуми… Не шуми…» Та самая…
Дело в том, что отец вечерами любил слушать музыку, он ставил пластинку, а чтобы сыну не было скучно, сажал его себе на плечи, ходил по комнате, сын прижимался к нему, обоим это нравилось.
Однажды отец сказал: если угадаешь, что я поставил, куплю тебе хорошую игрушку, самого большого медведя, хочешь? Он поставил пластинку, и через минуту-другую, когда до хора было еще очень далеко, сын сказал: это — «Не шуми». Как же обрадовался отец, у мальчика хороший слух, и только много позже сын признался, что узнал не музыку, а пластинку — по ярко-красной наклейке.
Но это было много позже, а тогда отец подумал: у мальчика хороший слух, и, когда подошел срок, его отдали в музыкальную школу.
Нет, его нельзя было обвинить в лености, он очень и очень старался, но, когда на экзамене за первый класс получил тройку, стало выклевываться понимание: тут что-то не так, мама обвиняла учительницу, не может, мол, найти педагогический подход, он проучился еще год все с тем же, почти нулевым успехом, тогда мама забрала сына из школы, и он занимался дома с учителями — сперва молодая женщина, потом старушка, обе говорили: у мальчика есть способности, хотя и небольшие, их нужно развивать и развивать, музыкантом он, понятно, не будет, но ведь вы и сами не видите его ни Рихтером, ни Гилельсом, а сыграть что-нибудь, когда соберутся гости, он, конечно, сыграет.
Что ж, это и называется неразделенная любовь. Любовь к музыке осталась навсегда. Все просто: музыка интересней и важнее жизни. Она загадочна, непостижима и прекрасна. Недавно по телевизору Кремер, Башмет и Ростропович играли «Концерт на троих» Шнитке. И каждый играл как бы отдельно один от другого, вроде не прислушиваясь к партнерам, но вдруг неожиданно они слились воедино, и это потрясало, потому что на твоих глазах вечный хаос начал организовываться в упорядоченный мир, на твоих глазах из хаоса возникала Гармония.
Да, жизнь и музыка — вещи разные, но иногда они соединяются, чтоб напомнить человеку о возможности, хотя бы теоретической, счастья на земле.
Он хорошо учился в школе, самостоятельно поступил на экономический факультет университета, к двадцати семи защитил кандидатскую, несколько лет попреподавал.
Ему, несомненно, повезло — он попал в нужное время. Не раньше и не позже — точно в десятку. Любил говорить: это время — мое. Он — мозговой центр АО, широко известного по напористой рекламе, напористой и хамской, но реклама и должна быть именно хамской — так людям понятнее. Всегда оставался в тени, не рвался давать интервью, но знал, что при любом раскладе будет богат, очень богат.