Он дрожит. Пастырь встряхивает его. От этого встряхивания кажется, что начинаются судороги. Если он хочет стать возрожденным братом, то должен бояться не покаяния, а небесной кары, которая страшней кары людской. Потому что Deus суров. Пусть сознается, приказывает ему. Голос ревет в его ушах. Плачет, скрывая лицо руками, спазмы корежат его желудок. Его слезы, толкует пастырь, — это знак искупления. Пусть покается и сознается — требует, давя на затылок. Рука пастыря бросает его на колени, но он высвобождается. В храме воцарилась тишина. Тишина такая, словно ее можно потрогать. Пастырь глядит на него. Все на него глядят. Поднимается не спеша. Пастырь смотрит на него и ждет. Все смотрят на него и ждут. У пастыря красные глаза. Красные глаза у правоверных. Их рты — пасти. Их зубы клацают. Он побежал. Позади голос пастыря называет его отступником. Правоверные хотят задержать его. Хватают за пальто. Но он не останавливается.
Бежит. Бежит и снова теряется в тумане.
49
Последний поезд приходит пустым. На последнем сиденье последнего вагона он что-то бормочет. Сбивчивая речь. Машет рукой, будто гоняет мух. Снимает пальто, пиджак, ослабляет галстук. На четырех лапах, с его хромотой, он похож на больную собаку. Подвывая, прогуливается по вагону. Точно клонированный пес. Наконец-то, говорит он себе, не нужно никому давать отчет о своих поступках. Боится, что это еще один сон. Но слишком уж реален. Его голова стучит об окошко.
Не знает, происходит это теперешнее вчера или завтра. Теперешнее расплывается. Сегодня — это еще и завтра. Даже хуже: эта поездка в подземке происходит послезавтра.
Дергаются веки, когда двери открываются. Торопится сойти. Посмотрел на руки. Они грязные. Если они грязные — соображает, — значит, ходил на четырех лапах. Это был не сон. Смущен, вытирает ладони о пальто. Эскалатор.
Входит в дом. Проходит мимо лифта: лучше подняться по лестнице. Поднимается на четырех лапах. Но перед дверью квартиры вынужден вернуться в человеческий образ. Задыхаясь, встает на ноги, ищет ключи. Войдя в полутьму, раздевается догола. Его человеческая суть осталась на улице, здесь он — собака. Одолевает желание залаять, но сдерживается. Еще не совсем особачился, говорит себе. После пробега по квартире голым, на четырех лапах, его представление об этом месте меняется. Собака руководствуется инстинктом. А в его новом состоянии инстинкт проявляется лучше всего в обонянии. Он — вынюхивающая собака, на четырех лапах, обегающая все углы жилья. Даже привыкши к неопрятности жены и выводка, он никогда не думал, что столько грязи может скопиться на полу, в углах. Крошки, окурки, косточки персиков, фантики, пробки, пух, пакетики от чая, бигуди, скорлупа, жвачка, один тампон. Даже куриные кости. Мусор. Куда бы ни сунул нос, везде нечистоты.
По-прежнему вынюхивая, входит в темноту комнаты выводка. Здесь зловоние сгущается, соединая смрад обуви с вонищей одежд. Радиатор спекает все запахи в единую вонь. Выводок спит в испарениях. Думает: этот запах — от него. Это запах его бытия.
Зажигается свет. Что он здесь делает? — спрашивает жена. Что он здесь делает голый и на четвереньках в такой час ночи? Может, хочет, чтобы она надела ему ошейник и намордник? И еды положила в миску. Может, выгулять его по улице, чтобы смог задрать ногу под деревом, — говорит она ему. Но юмор недолог. Пусть не притворяется психом, чтобы прогулять работу. Ее-то он не обманет. Если хочет, чтобы забрали в психушку, то прежде, чем на него наденут смирительную рубашку, она ему такую взбучку задаст, что не потребуется никаких электрошоков, чтобы привести в чувство.
50
Одному человеку из офиса снится, что он уснул в последнем поезде и видит себя собакой. Собака засыпает. А проснулся уже последний пассажир, который нечаянно задремал в последней подземке. Наяву действительность ужасней, чем до сна. Потому что, проснувшись, он снова человек. Этой ночью, проснувшись в глубине последнего вагона последней подземки, ощутил, что его судьба уже написана. Спрашивает себя, что трудней: разбудить спящего или такого, как он, бодрствующего, которому снится, что он бодрствует.
Этой ночью — опять холод, едкая изморось. Этой ночью опять время от времени прожектора вертолетов сверлят темноту. Тенью среди теней возвращается домой. Жена и выводок спят. Открывает газ. Шелест газа, наполняющего квартиру. Кончить дело разом, закрыть досье — ему кажется забавным сопоставить то, что делает, с бюрократической процедурой.