День убывал, исчезал. Где-то садилось солнце, дом напротив окрасился в красные цвета заката.
Главного звонка в этот свой день Александра не дождалась.
И вся стряпня, и все кухонные хлопоты, и колдуны — все это происходило только чтобы сократить эту тягучую паузу молчания до его звонка. Единственного и желанного. Самой Александре было странно то, что банально и пошло она ждет этого звонка. Но его не будет. И это она знала.
Он позвонит обязательно завтра утром, или послезавтра вечером, мягким своим голосом извинится, что занят был, за границей был, и еще что-нибудь вежливо посулит. И она опять поверит.
Поверит всенепременно.
Александра увидела ворону, которая совсем потеряла терпение — и вышагивала по карнизу туда-сюда, строго заглядывая через окно на непонятливую Александру.
И та сдалась.
Она взяла кусочек фарша, оставленного от колдунов, и осторожно приоткрыв окно, предложила вороне лакомство прямо с ладони.
Ворона оценила дружеский этот жест и, не спеша, съела, закатывая в удовольствии глаза.
И улетела.
Александра закрыла окно. Вымыла тщательно руки. Даже протерла ладонь спиртовой салфеткой.
— Так и не позвонил. Опять.
Александру даже успокоило это несостоявшееся положение её невостребованности. Ее радовало и успокаивало, что она так хорошо знает всё наперед. Все посулы.
И вдруг она вспомнила, что ворона в лучах заходившего солнца была чуть похожа на розовую Жар-птицу.
И Александра с нежной надеждой подумала, что ворона и завтра прилетит. И Александра угостит её колдуном. Она справится, клюв у нее огромадный.
Ах, только бы она прилетела, и не перепутала окно.
Александра подошла к кухонному окну и отдернула пошире шторы на всякий случай.
И тут она увидела перо от птицы, острозаточенное, оно будто было радужным от заката, и будто выдернуто специально для неё.
— И впрямь, Жар-птица, — улыбнулась Александра. И ей показалось, что в пере этом — был посул для неё.
Пёстрая тетрадь,
5 октября 2020
Эстафета
Когда ее наказывали в детстве, она в свое оправдание всегда говорила обидчикам: «Я — хорошая».
Убедительно так, и упрямо повторяла эти слова из угла, в котором частенько бывала, и потом, в классе, когда ей объявили бойкот за ябедничество учителям. Она и тогда тихо повторяла: «Я — хорошая».
И почему-то эта тихая простая фраза обескураживала нападавших. И они, уже усомнившись в своей правоте, иногда соглашались — а может и впрямь она хорошая.
Так она, хорошисткой, плавно вкатилась в юность, молодость, зрелость.
Как-то не случилось у нее своей семьи, хоть и каждый раз очередному мужу она, на его упреки в нехозяйственности, взбалмошности и безответственности, честно настаивала: «Я — хорошая».
Но мужей это не останавливало, они уходили, вероятно, не поверив в такое признание. И у них были свои аргументы, увесистые, как чугунные гири, которые так и стояли в ее доме — наследством от первого мужа атлета, до последнего — альфонса, который иногда колол этой гирей грецкие орехи.
Она вела толстые тетради, в которых старательно записывала хронику годов своей жизни. Тетради занимали несколько стеллажей в кладовке, в которую она крайне редко заглядывала, и совсем не за тем, чтобы прочитать листы своего жизнеописания, а бросить туда брезгливо сезонную обувь. Сапоги-босоножки, так отмерялись у неё лета, сбежавшие как-то уж совсем быстро и подло.
От первого мужа атлета был ребенок, крепкий и ладный мальчик. Она плохо и мало занималась с ним. Он вырос как-то вопреки, и ушел в свою жизнь. Иногда звонил, забегал на чуть-чуть. Но она была не в претензии. Однако попросила его забегать без снохи. Ей это было ни к чему. Думай, как не обидеть, что сказать. А то все обиды, обиды. Одно беспокойство.
Там в семье рос внук, но это всё ее интересовало мало, а чтобы скрыть даже от себя эту нелюбовь, она иногда останавливалась у большого трюмо в коридоре и говорила ему: «Я — хорошая».
И отражение кивало головой, улыбалось и соглашалось.
Все бы продолжалось так, в ладу и мире с собой, пока однажды ей не «подбросили» внука. Именно так она и назвала действо, которое сын и его супруга совершили.
«Всего на пару недель», — клялись родители, оставили пацана с ранцем учебников, пижамой и свитером. И умчались, ничего ей толком не объяснив, только уже на прощанье сын выдал: «Не бойся, мама. Он справится».
Она осталась с Геной. Когда она вернулась в комнату, Гена уже освоился. Он сбросил прямо на пол из её кресла изношенный любимый плед. На него были сброшены со стола ее книги и тетради. Поставил вместо — ноутбук, банку чипсов, сел в это кресло и стал смотреть в экран, и хрустеть чипсами.