Хозяин кивает, но выражение его лица не говорит об очень уж хорошем настроении.
— Ладно, — говорю, гася сигарету в пепельнице. — Посмотрим и на этих Сираковых…
С этими словами я иду к выходу, сопровождаемый хозяином. Но у дверей я оказываюсь в плену новой мысли, дотрагиваюсь до выключателя лампы и прослеживаю взглядом ход провода, выходящего из-под выключателя.
— Почему у вас не скрытая проводка? — спрашиваю, неожиданно обращаясь к Илиеву.
— А… Они вообще забыли провести тут свет… Бывают такие ошибки, знаете…
Хозяин пытается улыбнуться, но сердце его, очевидно, не трепещет от восторга.
— А кто вам починит электропроводку?
— Как — кто починит?
— Когда будет замыкание, например?
— Я, кто же еще!
— А вы разбираетесь в электричестве?
— Ну в пробках, конечно…
Аудиенция закончена. Не будем описывать прощание. Такие детали только растягивают изложение. Тем более что прощальные улыбки обеих сторон довольно вялые. Не хватает им жизненной убедительности. Илиев несколько расстроен моим посещением, а я несколько разочарован его скудными результатами.
Выйдя на улицу, я неожиданно попадаю в темные объятия ночи. Думаю, что так принято говорить на языке поэзии. Но в данном случае поэтический язык говорит неправду. Ночь светлая. Неоновая ночь. В блеске флюоресцентных трубок автомобильные фары светят не столь уж ярко. Прохожу мимо новой кондитерской с кафе на первом этаже. Здание освещено, словно прогулочный пароход. Внутри оживленно разговаривает молодежь — вероятно, о кибернетике и о низком качестве коньяка.
Слышен сладкий голос Далиды. Это напоминает мне о том, что мой рабочий день фактически закончен. Значит, я могу поставить на нем точку чашкой кофе и рюмкой коньяка, несмотря на его пониженное качество.
Уже через две минуты я водворен симпатичной официанткой за треугольный столик у витрины, к большому неудовольствию уже сидящей за ним парочки.
— Надеюсь, я вам не помешаю? — произношу я почти без злорадства.
Молодые люди вообще не удостаивают меня ответом. По молчаливому согласию они решают вести себя так, словно к столику приставили еще один стул.
— …Если ты не читал Фрейда, говорю ему, зачем рассуждать о фрейдизме, — рассказывает кавалер даме, завершая начатый эпизод. — А он: "Вовсе не нужно, — говорит, — глотать Огюста Конта вместе с обложкой, чтобы знать, что такое позитивизм".
— Хорошо ты ему врезал, — оценивает дама, которой, кстати, вряд ли больше восемнадцати лет.
Кавалер значительно старше. Он приближается к двадцати. Преклонный его возраст подчеркнут и чем-то вроде бороды, едва проклюнувшейся, но заботливо оформленной по контуру лица в виде тонкой дуги.
— А, все это ерунда, — возражает кавалер, постукивая по столику сигаретой, которую, очевидно, давно уже собирается закурить. — Огюста Конта можно и не читать, потому что он уже — прошлое. А Фрейд еще и теперь — предмет споров. Значит, если хочешь спорить о фрейдизме, надо прежде всего прочесть Фрейда. Я думаю так.
— Ты прав, — соглашается дама.
— Хотя для меня лично Фрейд — пройденный этап. И вообще — это сплошной туман. Но читать его надо.
— Зачем же его читать, если это туман? — спрашивает дама.
— Пожалуйста, — вмешивается официантка, которая приносит мне кофе и коньяк.
Тут девушка вынуждена временно выйти из состояния изоляции, чтобы освободить мне краешек стола, заставленного рюмками, тарелками и дамскими аксессуарами. Но едва официантка удаляется, я снова становлюсь стулом и Фрейд воцаряется в качестве темы разговора.
Тяну с наслаждением свой напиток цвета старого золота и решаю, что его вкус не столь уж плох. Рассеянно смотрю через витрину на улицу. С высоты своего первого этажа вижу освещенные белые фасады новых современных зданий, созвездие флюоресцентных сияний над газонами, гирлянды фар на шоссе и далеко вправо тысячи трепещущих огоньков вечернего города. Но город и здесь, вокруг меня. А когда-то, много лет назад, учительница водила нас в это самое место на экскурсию. Природа здесь была почти девственной — травянистые холмы, безвременник, какие-то растения с колючими и терпкими плодами — их волоконца обдирали горло, — стада овец, к которым не давали приблизиться злые собаки, а там, напротив, — пожелтевшие осенние кустарники, в которых, может быть, скрывались индейцы.
Да, времена меняются, как гласит латынь. Сейчас здесь, в этих местах, поет Далида и юнцы рассуждают о фрейдизме, а в былые времена преданный вам Петр Антонов плелся в конце цепочки школьников, спотыкался о неровности заросшей сорняками почвы, скрывающей неизвестные опасности. Мое место всегда было позади — чтобы не портить красивой картины, потому что я был одет хуже всех. Одежду для меня всегда делали из старой одежды отца. И поскольку отец был принужден обстоятельствами донашивать свою одежду до последнего, мои новые костюмы уже с самого начала изобиловали заплатами, которые мастерски накладывала моя мать. Все это обеспечивало мне постоянное место в конце школьной цепочки. И надо сказать, я был этим доволен. Когда идешь сзади, никто на тебя не обращает внимания, и ты можешь свободно размышлять о своих делах. Что я и делал.