Когда Эмиль закончил, то воцарилась тишина. Сам он уже ничего не мог сказать, более того ему приходилось прилагать усилия, чтобы сдержать слёзы. Аннет тоже молчала, она не ожидала такой истории и, хотя, конечно, она находила слова сопереживания, но выговорить их уже сил не было.
Ночь достигала своего пика. Тьма всё сильней давила на двоих, казалось, что лишь скамейка и осталась в этом мире. И это было бы лучше для Эмиля, но звёзды напоминали где он.
— Но как же так — наконец очнулась Аннет — но вы же любите родителей, у вас была первая любовь, ещё в детстве.
— Своих родителей не знаю я, как сказали в детском доме они отказались от меня ещё при рождении, а про первую любовь… была одна, которую я любил или не любил. Для меня подобное чувство это что-то высокое, что-то полностью в себя забирающее, а к ней была скорее просто симпатия, не более. — просидев в тишине несколько минут, Эмиль продолжил — и знаете, что самое страшное? То, что природа, Бог, вселенная называйте это как угодно, подбрасывает тебе суррогат этого чувства — симпатию. И ведь в самой симпатии нет ничего плохого, но когда мне приходилось принимать её за любовь, а потом, когда я задавался вопросом “А почему у меня пропали чувства?”, осознавать, что я сам себя обманывал… Много хочется ещё рассказать, но к чёрту. Сегодня вечером я уеду в Прованс и что уж будет там, неизвестно.
— Что?! Вы сегодня уезжаете?!
— Ну, а кто же мне дал денег? Все свои сбережения я потратил, или вы думаете почему я последнее время хожу к вам, когда есть бары намного лучше?
— Но вы можете пожить пока у меня, а потом найдёте работу.
— А с чего я должен жить у вас? Знаете, вы, конечно, хорошая женщина, но мы знакомы всего ничего. И вообще, хватит. У вас работа, а я хочу спать.
— Вы можете зайти ко мне перед отъездом?
— Зачем?
— Я сошью вам платок, хоть какое-то хорошее воспоминание из Парижа
— Ладно, зайду.
В ту ночь Аннет на работу не вернулась, она сразу отправилась домой и к вечеру платок был уже готов. К последней встрече она подготовилась основательно: приготовила пирог, заварила чаю, оделась в лучшее платье и стала ждать. Примерно в три часа в дверь постучали. Аннет немного испугавшись открыла дверь — Эмиль в кое то веки был в хорошем настроении.
Они небрежно поприветствовали друг друга и отправились в гостиную, там на самом видном месте, на столе, уже лежал платок. Она протянула его с таким трепетом, что даже Эмиль заметил это:
— Вы в порядке?
— Да, просто я немного выведена вашим отъездом.
— С чего бы вам из-за меня волноваться? У нас из общего только тот разговор, да и всё.
— Да, но чувствительность даёт о себе знать.
Пока она выносила пирог и чай, Эмиль осмотрел комнату, обставлена она была откровенно бедно. Небольшой старенький письменный стол у окна, у противоположной стены кровать, у выхода в коридор комод, у комода, на подставке, ваза, которая, мягко говоря, не лучшего вида. Но больше всего его удивил, одиноко стоящий на комоде, фотографию в рамке. На ней был человек преклонных лет и Эмиля не удивила бы эта вещь, если б это была обычная гостиная с обилием фотографий и картин, но это была единственная фотография, более того это была единственное изображение чего бы то не было в гостиной. Тем временем вернулась Аннет: “Пирог с яблоками по маминому рецепту.” Пирог пахнул так вкусно, что Эмилю по-настоящему захотелось попробовать его. Сев за стол, он спросил: