— Какой ужас… Никогда больше не стану это пить…
— И не надо, — усмехнулся Кемало. — Если будешь заглядывать в бутылочку, господин Джим тебя к ребёнку не подпустит.
Эннкетин оперся руками о край стола и сказал:
— Ну, всё, ребята… Теперь спать.
— Все на боковую, — продублировал его распоряжение Кемало.
Все разошлись, на кухне остались только Эннкетин с поваром. Эннкетин, немного посидев за столом, спросил:
— У тебя есть ещё что-нибудь съестное?
— Чеанта(2) ещё осталась, — сказал Кемало. — Пара кусков.
— Дай мне один, — попросил Эннкетин. — И будь так любезен, сделай мне ещё один бутербродик.
С куском чеанты и бутербродом Эннкетин пришёл в комнату Эгмемона. Поставив тарелку на столик, он порылся в шкафчике и извлёк ещё одну бутылку, в которой глинета плескалось только до половины. Он также достал две рюмки и наполнил их, но сразу пить не стал, а сначала тщательно убрался в комнате: протёр пыль, вымыл пол и почистил ковёр, переставил корзину с цветами со стула на столик. Окинув комнату взглядом, он остался доволен порядком и только после этого присел на стул. Помолчав, он проговорил:
— В общем, Эгмемон… Если ты меня слышишь, то знай: я буду стараться. Спасибо тебе за науку. С тобой я прошёл хорошую школу, и, надеюсь, я тебя не посрамлю.
С этими словами он выпил одну из рюмок, а вторую не тронул. Он съел кусок чеанты, а бутерброд оставил и встал со стула. Он сам толком не знал, почему так делал: скорее всего, потому что ему казалось, что Эгмемон был ещё где-то в доме. Убрав бутылку на место и оставив ночник включенным, он пошёл к себе.
_______________
1 мелкая рыба наподобие шпрот
2 пирог с сыром, луком, зеленью и рублеными яйцами
Глава 2. Высокие гости
Утром 26 фаруанна, в последний день истекающего 3103 года Джим проснулся с усталостью и разбитостью во всём теле. Не хотелось даже открывать глаза, не говоря уж о том, чтобы вставать, и Джим лежал, чуть живой от слабости. Сессия в академии закончилась, и лорд Дитмар сегодня оставался дома, но он, по-видимому, уже поднялся: в постели рядом с Джимом его не было. В доме уже полным ходом шла подготовка к новогоднему приёму, и Джим уловил тонкий запах маркуады. Эннкетин, вероятно, был занят, и подать одежду было некому, но Джим и не спешил вскакивать с постели. Он вообще сегодня не вставал бы: самочувствие у него было совсем не праздничное. Сквозь мучительную дремотную слабость он слушал звуки предновогодних хлопот; может быть, если бы он чувствовал себя бодрее, он бы с удовольствием принял в них участие, но сейчас он был далёк от них. Он затерялся где-то в недрах постели и не мог из них выбраться.
Дрёма заложила ему уши, и сквозь неё всё слышалось, как сквозь слой ваты. Над бесконечной белой равниной постели прозвучал голос лорда Дитмара:
— Любовь моя, ты сегодня не собираешься вставать?
Джим разлепил тяжёлые, склеенные веки. Лорд Дитмар, в чёрном костюме и зелёном галстуке, с улыбкой сидел на краю постели, источая свежий, праздничный запах маркуады. Джим застонал. Улыбка исчезла с лица лорда Дитмара.
— Что с тобой, мой милый? — спросил он, озабоченно заглядывая ему в лицо и нежно гладя по волосам. — Тебе нездоровится?
— Боюсь, я не совсем хорошо себя чувствую, милорд, — пробормотал Джим.
— И это когда Новый год на носу! — огорчённо нахмурился лорд Дитмар. — Нет, это нельзя так оставлять, надо что-то делать.
Джим не мог себе представить, что с этим можно было сделать. Наверно, только чудо могло вернуть ему силы и прогнать эту отупляющую сонливость. Предоставив лорду Дитмару ломать над этим голову, он закрыл глаза и опять увяз в клейкой, как патока, дрёме.
Его тормошили маленькие ручки, а звонкий голос кричал над ухом:
— Папуля, вставай, просыпайся! Скоро Новый год!
Джим поморщился и простонал:
— Лейлор, не кричи так громко… Мне нездоровится.
— Пойдём, Лейлор, не надо беспокоить папу, — сказал голос Айнена. — Когда ему станет лучше, он сам встанет и придёт к тебе. Идём.
А потом липкую паутину дрёмы разорвал молодой встревоженный голос:
— Папуля… Ты спишь? Прости, я не хотел тебя беспокоить, просто хотел узнать, как ты.
Навстречу этому голосу Джим не мог не открыть глаза и не улыбнуться, потому что это был сын Странника, когда-то кудрявый голубоглазый малыш, а теперь стройный высокий юноша в курсантской форме и с короткой армейской стрижкой. Его сильные руки приподняли Джима в объятиях, и Джим, гладя его короткий светло-русый ёжик, проговорил с нежностью: