Мистер Артурингтон отодвинул письмо в сторону. Нэнси взглянула на Джоан, которая отвернулась от всех и поправляла цветы в вазе. Булл уловил это.
— Чье это было письмо? — тихо спросил он под шумок общего разговора. Нэнси наклонилась к нему.
— Это моя компаньонка, мисс Мандель.
— А это рука, которую я знаю. Неужели, Джоан, ты думаешь обмануть меня?
Нэнси и Джоан хихикнули.
— А это — женская рука. Молодая, импульсивная и интеллигентная. Я бы сказал, что у нее все еще впереди.
— Вот видишь, Нэнси, — закричала Джоан, — это ты! Чудесно, папочка! Ты узнал ее?
— Я никогда не видел этот почерк. Интересный. Честно говоря, в нем больше силы и глубины, чем в других, кроме этого. — Он подхватил тот листок, который только что отложил в сторону.
— Почерк Джоан тоже интересный, но он очень похож на ее лицо.
Арчи положил на стол три листка.
Мистер Артурингтон взглянул на них по очереди.
— Эти два написаны одним лицом. Третье — отличается. В то же время обе эти руки похожи. Эти люди воспитывались в одинаковом окружении, но на автора двух документов влияла более суровая дисциплина.
Он посмотрел на них опять. Недоуменно нахмурился.
— Такие мужские почерки, я бы сказал, характерны для людей хищного типа. Они проницательны, совершенно беспощадны как к другу, так и к врагу, не останавливаются ни перед чем. Эгоистичны и честолюбивы, каждый в своем роде. Если не затрагивать их интересов — они очаровательны, но если встать им поперек дороги — они просто опасны. Повторяю — они не останавливаются ни перед чем, даже перед преступлением, а может быть, и перед убийством.
Инспектор Булл внезапно увидел отдельно от других три лица. На одно мгновение, короткое, как мелькнувшая мысль, он увидел обнаженное чувство. Это был страх.
Булл лег спать около одиннадцати часов, ожидая, что ночью будет томить бессонница. «Представление» в доме Артурингтона окончилось довольно неловко. Хозяин дома, придя в себя и опомнившись, с очаровательной изысканностью разуверял всех в графологии и пытался доказать присутствующим, что все это сущая ерунда, и к этому следует относиться, как к шутке.
Присутствие инспектора Булла усилило неловкость. Все понимали, что он находится здесь из-за убийства, совершенного под этой самой крышей. Булл решил, что при данных обстоятельствах производить следствие в этот вечер и среди этих людей бестактно. И постарался уйти как можно скорее, унеся с собой твердое убеждение, что «представление» имело гораздо больший успех, чем ожидал Артурингтон.
По пути домой инспектор Булл все время твердил себе, что двумя главными причинами, вызывающими преступления, оказываются любовь и деньги. В этом деле любовь, видимо, была не при чем. Правда, когда Тимоти Уэллс сказал что-то чересчур лестное своей опекаемой, глаза Арчи Пейджа очень красноречиво свидетельствовали о том, что он способен и убить.
До сих пор инспектор Булл полагал, что при сложившейся ситуации в выигрыше могла оказаться только Диана Баррет. Но после визита в банк в Гилдфорде понял, что тут фигурировали гораздо более крупные суммы, чем 5000 фунтов. Во всяком случае, здесь фигурировала большая часть от 100 000 фунтов, а, если принять во внимание и дочь, то эта сумма еще увеличивалась.
Инспектора Булла не покидала мысль о том, что человек, убитый в особняке мистера Артурингтона и находящийся сейчас в морге — не Симон Крейки. Мысль эта была почти неправдоподобна. Она противоречила всем известным Буллу фактам, но как же иначе объяснить все фантастические события прошлой недели?
Булл старался представить себе, почему Симон Крейки — если человек в черном пальто действительно был Симон — убил своего брата? А если убил не он, то кто же? Давид Крейки завещал дочери Симона около 50 000 фунтов. Если Симон собирался жить в Кобхэм-Парке с дочерью, он бы никогда не допустил потери этих денег.
Только одно было несомненным — у Симона Крейки была дочь. Не требовалось большого труда, чтобы понять, что Симон Крейки хотел покончить со своей прежней жизнью в Лондоне. И он хотел не просто уехать. Он хотел перестать быть Симоном Крейки, хотел порвать со всем своим прошлым — и со своим именем, и со своим делом.