— Почему он зайдет к вам? Почему вы не встретитесь в парке, в театре?
— Он должен подвезти много вещей.
— Как он выглядит?
— Чем-то похож на вас.
— Напишешь все подробно и по слогам. Есть какой-то предупреждающий сигнал — там цветы на подоконнике?
— Приоткрытая форточка на кухне.
— Это шутка?
— Нет, это вроде пароля.
— Кстати какой пароль?
— Нет никакого пароля. Он постучится и спросит Семенчука.
— Панышев в курсе?
— Панышев не был в курсе об этой другой моей деятельности. Ни тем более Семенчук.
— Зачем вы забрали телевизор Семенчука?
— Познакомились перед Новым годом. Дядя Гриша просил достать старый непримечательный телевизор. А я уже договорился с Семенчуком о продаже «Рубина», а он взял да умер, пришлось сделать обмен с его дочкой.
— Что-то темнишь с телевизором. Хотя его уже осмотрели. Зачем именно такой телевизор?
— Вам лучше знать. Под радиостанцию замаскируют?
— Как твое настоящее имя? Во время войны был на оккупированной территории?
Черников здесь смекнул — пора и заткнуться. Этот цепкий майор вывернет его наизнанку.
— Все, я устал. Принимайте решение. Письменные показания дам завтра на моей съемной квартире.
— Во сколько он может прийти?
— Не знаю, да хоть с утра.
Его перебросили на квартиру ночью, на скорой помощи без сирены. Он набросил на плечи белый халат, в руке держал докторский чемоданчик. Черников поднимался на третий этаж в сопровождении Ирины переодетой в фельдшера. Он попытался расслабиться, смотрел на нее сзади, начиная с первого этажа, смотрел на ее бедра, на ее стройные ноги, обутые в босоножки, которые он подарил еще в мае. Дверь его съемной квартиры отворилась без стука. С Черникова сняли халат, его надел молодой мужчина, и Вайц, улыбнувшись, поправила ему воротник.
— Васильев, не торопись, уйдем чуть попозже. Должны осмотреть больного, поставить диагноз и сделать укол. Минут десять-пятнадцать, не меньше.
— Так что тогда чаю?
— Не откажусь.
— Вы проходите, — молодой человек уже в белом халате обратился к Черникову, — Можете прилечь на свой диван, а мы будем на кухне. Но без фокусов.
Форточка на кухне была приоткрыта. Окно занавешено. Другой охранник остался с Черниковым, сидел в темноте, устроившись в кресле.
— Мне тоже чай и бутербродов, — попросил этот охранник.
— Николай Петрович — не голодны? — вдруг подала голос девушка.
— Не откажусь.
— Идите сюда.
Они ели бутерброды из докторской колбасы, пили грузинский чай.
— Там в серванте конфеты и шоколадки. Принести? — предложил Черников.
— Да видели, видели. Этот реквизит уже описан. — ответил Васильев.
— Тогда спокойной ночи — попрощался Черников.
Девушка только кивнула.
Черников шумно раздвинул диван, не удержав спинку со сломанным механизмом, разделся, но долго не мог заснуть.
Он увидел, как на кухне после телефонного звонка выключили свет и продолжали пить чай в полутьме. Похоже, им приказали поменьше отсвечивать.
— Но масло из холодильника можно? — спросил Васильев,
— Прекрати — ответила девушка. — Будет тебе от Маслова.
Оба они рассмеялись.
— А ты видела эти колготки черного цвета. Я бы хотел увидеть их на тебе.
Черников ночью спал и не спал, просыпаясь от бодрого храпа сотрудника, сидящего в кресле. Васильев, вернувшейся после отъезда скорой, все время стоял у окна за занавеской. Под утро его сменил охранник-храпун, и Черников провалился в тяжелый предутренний сон-сновиденье.
В девятом часу его разбудили. Он умылся, почистил зубы. Позавтракал, съел яичницу. Притворялся, медленно шаркая по паркету, как ему плохо и тяжело, какой он старый и дряхлый. Рухнул в неубранную постель, потом с трудом поднял, опустил лежак и спинку диван-кровати. Простыни, одеяло засунул в шкаф и потом, щурясь, как будто он без очков ничего не видит, посмотрел программу ТВ на понедельник: 10.00 «В мире животных». (цв.), 11.00 «Клуб кинопутешествий». (цв.)… Он потянулся, не спрашивая, так естественно, аполитично и вольно врубил телевизор под музыку заставки «В мире животных». Васильев не среагировал (он делал разминку, отжимался от пола). Второй сотрудник позвал его выпить чай. Черников весь напрягся (еще сильнее скрючился), смотрел только в телевизор (ящик работал!). Он как будто услышал, как разогреваются электровакуумные триоды — ламповые транзисторы. Васильев, оглянувшись на Черникова (последний это мог почувствовать только спиной), удалился на кухню, вот на минуту вышел из комнаты, а второй еще не входил. Прыжок Черникова был львино-пантерный — какой-то в одно касание пола толчковой ноги и бесконечный точный полет — залет в экран телевизора. Получилось! Он валялся на полу распластанный в своем зазеркалье. И уже вдаль уходил ряд с «Рубинами», лежащих плашмя, на полу без ножек. А чуть вдали такая же плотная единородная группа телевизоров «Панасоник».
Он лежал, опершись локтями, смотрел в телевизор, как в квартире пробили тревогу, матерясь, забегали, затопали два лейтенанта, проверяя окна и дверь, как сюда примчались из квартиры напротив еще два сотрудника, а потом телевизор выключили…
Старшего лейтенанта Васильева уволили из КГБ. Бывший погранец не унывал. Не посадили и даже не разжаловали, отправили служить в десантуру. В декабре 79 он не был среди первых кто с ограниченным контингентом входил в Афганистан, его очередь наступила в феврале 80. Он потом позже, уже в 90, при случайной встрече с Ириной Вайц, сначала вспомнили со смехом испарившегося Семенчука (Черникова), а потом рассказал про Афган:
«5 февраля, на обыкновенном пассажирском самолете, в котором была стюардесса и разносила минеральную воду и булочки, летели из Ферганы — в Кабул. Горы, припорошенные снегом, все серо, убого, сильный холодный, ветер. Через несколько часов вышли на аэродроме Джелалабада. Субтропики. Светит солнце, зелено, птицы поют, на небе ни облачка. Из-за жары ходили в тельняшках. Из аэродрома дорога в лагерь. По обе стороны — рощи из апельсин, очень бедные кишлаки, глина, солома, и дети, стоящие вдоль дороги, кричащие «бача бакшиш» …потом в горах обстреляли…он кричит, у него пол ляжки оторвано, а я растерялся от шока, забыл, что у нас у всех есть обезболивающие, вспомнил, сделал… Апельсины, мандарины, лимоны, грейпфруты…практически каждое утро начиналось с них. Апельсиновые сады были на территории бригады, но когда свои апельсины съедались, ходили через минное поле в близлежащий сад. А какой запах стоял, когда сады цвели, голова кружилась…».
Глава 13
Каркас узкой (чтобы могла пролезть в телевизор) двухметровой тележки сварили ребята из гаражей. Днище тележки застелили фанерой, установили промышленные колеса.
Черников еще купил новенький складной белорусский велосипед «Аист». Машинка была небольшой, с «женской» рамой. Он опробовал его, обкатал в televiziorume. Ездить было легко по совершенно гладкому ровному полу. Его огорчали маленькие колеса, но велосипед больших размеров он не смог бы сюда пронести.
Подростковый «Аист» бодро тянул на привязи даже нагруженную тележку.
Черников наслаждался скрипом педалей, шорохом колес велосипеда. Эти звуки были даже лучше какофонии множества включенных телевизоров.
Он неделю лихорадочно готовил припасы в дорогу. Овощные, мясные консервы, минеральную воду он купил в Кишиневе, хлеб, всю молочку, включая сметану — в советском 76. Фрукты, батарейки, переносную газовую плитку вместе с баллоном — опять в Кишиневе, консервы рыбные — только в Н, салфетки, бумажные полотенца — в 2000…
Он откладывал и откладывал выезд по разным причинам. Сначала залечивал раны, потом снова тестировал белорусский велосипед, волок на привязи тележку (из запасов ничего не трогал, а только подбавлял и докладывал книги, кассеты, батарейки, другую жратву). Он уезжал и возвращался назад в разные стороны. Уже потерял надежду быстро найти оазисы других телевизоров.