Он снова на улице и за углом дома дождался, когда появится Семенчук. Мужчина шел грузно, пошатываясь, уже приложился где-то к стакану.
— Простите, вы Семенчук Петр Иванович? — спросил Черников.
— Да, что вам нужно?
— Я нашел ваш паспорт на улице. Валялся возле ресторана «Мечта». — Черников передал документ Семенчуку.
— Ух ты, а я уже собирался подать заявление на новый. Как тебя отблагодарить?
— Да никак.
— Спасибо. А может, зайдешь. У меня есть армянский коньяк.
— Хорошо, тогда за мной будет закуска. Где здесь у вас магазин?
— Да закуска не плохо. Дома шаром покати. — Семенчук расстегнул пальто и поправил шапку.
Черников купил докторской колбасы, полкилограмма сыра, потом каких-то консервов (которые раньше видел на кухне Семенчука).
Удивительно, как у него сохранилась бутылка «Наири», но здесь, кажется все было понятно — Семенчук пил только водку.
— Чем занимаешься? — задал вопрос Семенчук, разливая коньяк в стаканы. — Так вижу интеллигент, инженер или учитель.
— Угадали — гуманитарий. Сам детдомовский из Владивостока. Работал на Севере. Потом стал часто болеть. Предпочел уехать. Так что надо следить за своим здоровьем. У вас сердце как не болит?
— Сердце у меня болит, но по-другому. Тридцать лет прошло после войны. Давай, выпьем за тех ребятишек, у кого сердце давно не болит.
Черников не знал о чем еще с ним говорить, но прощаясь, обмолвился: комнату не сдаете на проживание?
— Тебе что ли?
— Да мне на месяц, другой.
— Подойди, когда буду трезвый.
Черников ехал к себе на окраину поздно вечером в полупустом автобусе. Он сидел, полулежал на последних сиденьях, рядом с мотором. Здесь было тепло и шумно. Кондукторша пройдясь по салону, вернулась к водителю.
Потом Черников сделал пробежку мимо семейной общаги, прокатился с пригорка, тормознул перед первым частным домом, чтоб не тревожить собак.
Хозяйку он с вечера предупредил, что возможно съедет с квартиры без дополнительного оповещения. Он снова не мог нормально заснуть на этих продавленных пружинах, и все ночь перечитывал «Жизнь Арсеньева» Бунина. Так закрыв глаза, Черников воображал как бы голограмму книги и читал, сделав мягче подсветку, листал с реальным шелестом эти страницы. Тоска умирающего мелкопоместного дворянства была такой же вполне современной тоской и в двадцатом и в двадцать первом веке.
Переселение к Семенчуку состоялась назавтра в пятницу. Он для проформы купил чемодан и с пустым чемоданом прошел по двору, потом поднимался в подъезде. Первый совместный ужин Черников приготовил сам, как и последующие. Предупредил, что пить больше алкоголь не будет — опасно для жизни. Потом, воспользовавшись очередным полузапоем Семенчука, вызвал скорую помощь, попросил сделать кардиограмму хозяину квартиры. Критических нарушений не обнаружили. Но Черников запасся валидолом, нитроглицерином.
Легендой для Черникова была его продолжительная работа на севере, соответственно наличие каких-то денежных накоплений. Но все равно нужно было устроиться на работу. После краеведческого музея он посетил художественный музей. Зацепился за пейзаж неизвестного автора. Запустил компьютер на долговременный поиск, пришлось еще раз сходить в галерею. Медленно скрупулезно просканировать пейзаж для программы опознавания. Через несколько дней среди ночи проснулся от озарения (на самом деле поисковик прислал отчет) — картинку намалевал в 19 веке проездом один известный художник из передвижников (вероятность 65 процентов). Черников написал небольшую заметку, где высказал эту «догадку». «Вечерка» опубликовала этот опус, было много откликов, даже писем. Картина стала шедевром-героем месяца. Отдел культуры газеты предложил внештатное сотрудничество — то чего добивался Черников. Он теперь писал одну заметку или даже статейку в неделю, стал узнаваем в редакции и даже участвовал в каких-то дружеских посиделках, и с этой справочкой внештатника уже официально не считался бездельником-тунеядцем (кстати, они помогли и с пропиской — сделали в ведомственной общаге). Он, теперь, по заданию редакции, ходил на вернисажи выставок народных умельцев, на доморощенные премьеры любителей-театралов в Доме строителей, на танцевальный бал в педагогическом, на представление цирка лилипутов, на квн в строительном техникуме. Это занимало немало времени и дарило ощущение полноты жизни.
Он сходил, но уже не по заданию редакции, в медучилище, в котором училась дочь Семенчука. Она даже не спросила, как он ее узнал (у него был заготовлен ответ — по описанию отца). Он рассказал ей, что снимает комнату в квартире Семенчука, и что тот выпивает и жалуется на сердце. А жалуется на сердце, потому что давно не видел дочки. Она хмыкнула: да в гробу он ее видел. Даже когда жили вместе, никогда ее не ласкал. Пил и ругался с матерью. Совершенно чужой человек.
Все вокруг оглядывались на Черникова — зрелый мужик что-то перетирает с девчонкой. А он говорил вкрадчиво и как будто в сторону.
— Я скоро уеду. Зайди к отцу. И, вообще, зачем тебе жить в общаге. Пообещай.
— Меня мама убьет.
— У них свои отношения. У тебя свои.
— Я подумаю.
Семенчук, конечно, мыкался от одиночества, но глушил эффективно тоску водкой. Он был не закален, а обожжен и выжжен, и все это легло на дурной характер. Дочку он вспоминал пару раз, но не видел Черников ни в серванте, ни в его бумажнике ее фотки. Он понимал, что занимается пустыми хлопотами.
Он признаться — тяготился Семенчуком, угрюмый, не компанейский, грубый (или если хотите — прямой). Хотя одевался по-армейски скудно, но аккуратно. Одно пальто, один костюм, две рубашки (износятся, купит еще две).
Черников немного нагло (но сначала считал — так изящно) пошел к той хозяйке квартиры, которую ему сосватала в другой жизни (в другом телевизоре) Ира Вайц. Женщина действительно собиралась убыть во Владивосток к сыну, чтобы ухаживать за внуком. Он попросил ее сдать квартиру с оплатой вперед на полгода или на год, а еще ей наплел, что он тоже из Владика.
Так он поселился в той самой квартире, из которой «фантастически» бежал через телевизор.
Боялся ли он новой встречи с Панышевым или Вайц? Нисколько. Наоборот. Он теперь довольно часто наблюдал за Ириной, ставшей снова его соседкой по дому. Он старался не попадаться ей на глаза, а сам, зная ее расписание, всегда подходил к окну, когда она утром пересекала двор. Теперь весной в восемь часов уже становилось засветло, и он мог ее хорошо рассмотреть. И как она одета, и даже черты лица, и, конечно, ее походку.
Семенчуку он не сразу сказал, что собирается переехать. Некоторое время жил на два дома. Он просто готовил почву для обмена телевизорами. Он уже купил новый большой телевизор, но пока был не уверен, что упрямый Семенчук захочет принять подарок. Пришлось в один вечер напиться с ним до второй бутылки.
— Знаешь, Петр. Скоро съезжаю с твоей квартиры. Встретился с одной женщиной. В среду и переезжаю. И знаешь, на память хочу сделать тебе подарок. Только не перечь. Я тебе подарю новый телевизор. Есть такой «Горизонт», телик первого класса. 65 см по диагонали.
— Да ты что. Дорогущий. Не возьму!
— Не уважаешь?
— Уважаю.
— Тогда все. Завтра приношу телевизор. А на память возьму твой. Договорились? Про деньги не думай, я пять лет работал в Надыми.
На следующий вечер Черников заехал с новым телевизором. Он торопился, попрощался с Семенчуком быстро, скомкано, но обнялись. Грузчики прихватили старый телевизор (он, поэтому объяснял Семенчуку, что торопится — грузовик с будкой одолжили на один час). Потом он сидел в новой квартире перед разогревающимся через трансформатор телевизором. Он поглаживал толстое стекло кинескопа, экран загорелся, и пальцы сразу провалились внутрь….
Он поставил дополнительный замок (слабенький — английский, навесной), врезал глазок. Он в первое время только раз в неделю вытирал пыль по всей квартире, перед теликом постелил коврик, чтобы мягче было приземляться при обратной телепортации. На кухню даже не заходил, и холодильник не включал, и туалетом, может быть, пару раз пользовался. В квартире его интересовал только телевизор. Если бы кто-то отследил его перемещения по квартире — засветилась бы только дорожка от двери к телевизору и обратно. Он приходил сюда и сразу заползал в телевизор, и на той стороне сразу помечал новый возникший телик и шел к себе в Кишинев. Он уже много раз говорил, что надо оставаться и привыкать обживаться в этой снимаемой квартирке и даже принимать гостей — нельзя так носиться туда-сюда. Подозрительно оставлять «однушку» такой не жилой. Да было противно спать в чужом, и он все-таки поставил новую раскладушку здесь. Потом сделал косметический ремонт (обговорено с хозяйкой). Был ли этот косметический ремонт или нет (скорее — космический, поскольку обошелся почти в полторы тысячи рублей). Бригада из стройтреста в свободное от работы время сделала циклёвку полов, отштукатурила, покрасила стены и потолки (он лично показывал как это сделать с импортным грунтом), поменяла сантехнику, обложила плиткой туалет и ванну. Перед отъездом (похоже, хозяйка собиралась возвращаться не скоро) она все свои вещи, включая посуду, мягкую мебель, пылесос, телевизор перевезла, растолкала по родственникам и подругам. Так и призналась: ничего ценного здесь нет, если хотите — делайте ремонт, вешайте свои занавески, а этот старый диван можете — на свалку.