Ее лицо теряет всякое выражение.
— Это был Хэллоуин наоборот. Вместо того чтобы быть человеком в маске зверя, Кейт был чудовищем в маске человека. — Она вздрагивает. — Я вышла за него замуж девственницей. Он был мил только до того момента, как перенес меня через порог дешевого гостиничного номера. Стоило двери закрыться, как маска слетела.
Я никогда не забуду ту его улыбку. Так мог улыбаться Гитлер, когда думал о евреях, умирающих в концлагерях. Кейт улыбнулся и закатил мне пощечину. С размаху. Удар развернул меня, из носа брызнула кровь, и я упала лицом на постель. Из глаз посыпались искры, я попыталась уверить себя, что все это сон. — Она мрачно поджимает губы. — Но это был не сон. Ночной кошмар, скорее. «Давай сразу кое-что проясним, — сказал он и начал срывать с меня одежду. — Ты моя собственность. Твоя обязанность — рожать. Ты просто самка. Вот и все». Я думаю, что больше всего меня испугал его голос, а не то, что он делал. Он казался спокойным и… нормальным. Его слова совсем не соответствовали поступкам. Он поставил меня на колени и… Нет, нельзя сказать, что он занимался со мной сексом. Нет. Не имеет значения, что мы были мужем и женой. Он меня насиловал. Заткнул мне рот кляпом, чтобы заглушить крики, и насиловал.
И все время говорил ровным голосом: «Мы проведем несколько дней здесь, пока ты не научишься знать свое место, самка. Ты приучишься делать, что я велю, без колебаний или вопросов. Наказанием за непослушание, любое, даже самое незначительное, будет боль, больше боли, чем ты сможешь выдержать».
Она надолго замолкает. Мы тоже сидим молча, уважая ее чувства. Мне нет нужды ее торопить. Я не сомневаюсь, что она приведет нас к тому, что мы хотим знать.
Она снова начинает говорить, на этот раз почти шепотом:
— Ему понадобилось три дня, чтобы сломить меня. Он резал меня. Прижигал сигаретами. Бил. В итоге я согласилась делать все, что он велел, каким бы отвратительным и унизительным это ни было. — Ее рот кривится от отвращения к себе. — Затем открылась последняя ложь. Он перевез меня из гостиницы в этот дом. — Она кивает. — Вы правильно догадались. Он у него был всегда. Он никогда не жил в Техасе. Он просто там охотился. Искал кого-то, кто родит ему ребенка.
— Питера, — уверенно говорю я.
— Да, — подтверждает она. — Мой маленький сладкий мальчик. — Она произносит «сладкий» с кривой усмешкой. — Кейт по ночам меня связывал, чтобы не сбежала. Бил меня, использовал. Заставлял делать всякие гадости. Затем я забеременела. Это был единственный мирный период в моей замужней жизни. Пока я ходила беременной, он пальцем ко мне не прикасался. Я была ему нужна, ведь я носила его ребенка. — Она прижимает руку ко лбу. — Я когда-то благодарила Бога, что родила не девочку. Он бы ее сразу убил. Теперь я знаю, что иметь сына тоже по-своему плохо.
Она молчит, собираясь с силами.
— Разумеется, он заставил меня рожать дома. Сам принимал роды. Дал мне тряпку, чтобы я привела себя в порядок, а сам в это время любовался ребенком и сюсюкал с ним. Когда я вытерлась и немного поспала, он отдал мне Питера. И предъявил ультиматум. — Она нервно потирает руки. — Он сказал, что у меня есть выбор. Он может убить меня сейчас и вырастить Питера самостоятельно или позволить мне жить и воспитывать сына вместе с ним. Еще он сказал, что если я выберу жизнь, то он никогда больше не поднимет на меня руку. Он даже спать будет на другой кровати. Но если я останусь с ним, а потом сбегу… Он сказал, что поймает меня и я буду умирать долго и мучительно. — Она крепко сжимает руки. — Я поверила ему. Мне нужно было убить себя и Питера еще тогда. Но я надеялась, что все изменится к лучшему.
И он сдержал слово. Никогда больше меня не бил. Спал в своей комнате, я — в своей. Разумеется, Питер спал в его комнате. Чтобы я не смогла украсть его ночью. Он был очень осторожен и изобретателен. Питер рос, и, к тому времени как ему исполнилось пять лет, я уже стала думать, что жизнь наладилась. Стала нормальной. Не прекрасной, но вполне сносной. Какой же я была дурочкой! Вскоре все снова стало плохо. И хотя он уже больше не бил меня, то, что он начал делать, было много, много хуже. — Она снова умолкает. Смотрит на меня и слабо улыбается. — Простите меня, но я должна выпить чашку кофе, прежде чем продолжить. Вы уверены, что никто не хочет ко мне присоединиться?
Я понимаю, что ей так будет комфортнее.
— Я выпью, — говорю я и улыбаюсь.
Дженни и Дон тоже соглашаются, а Алан просит стакан воды.
— Ты этому веришь? — шепотом спрашивает Алан, когда Патриция выходит на кухню.
— Думаю, что да, — отвечаю я и смотрю на него. — Да, я верю.