Я спокойна. Его слова не злят меня.
— Вы знаете, что да, Питер.
— Вы когда-нибудь читали досье? Я имею в виду полностью? Включая заметки о том, как он попал в ваш дом?
— Я читала досье. Все, кроме отчета о результатах баллистической экспертизы, который вы сами и спрятали. А что?
Молчание. Мне кажется, что я слышу, как он улыбается.
— Вы не припомните, там были какие-нибудь следы взлома?
Я чуть не говорю ему, что мне все надоело. Что я хочу знать, где он. Но что-то меня останавливает. Я думаю над его вопросом и вспоминаю, что узнала из досье.
— Признаков взлома не было.
— Правильно. Хотите знать почему?
Я молчу.
Я думаю о Ронни Барнесе, о совпадении дат. Ронни умер девятнадцатого, и Сэндс убил мою семью девятнадцатого.
— По очень основательной причине, Смоуки. У него был ключ. Зачем ломать замок, когда можно открыть дверь и войти? — Он смеется. — Догадайтесь с одного раза, где он взял ключ. — Пауза. — Конечно, я его ему дал, дорогая Смоуки. Я.
Я вижу свою реакцию в глазах Алана и Джеймса. Алан делает шаг назад и настораживается. Меня это не удивляет. Меня лишило дара речи желание убить, это желание затмило мне мозги, заменило кровь в венах.
Мою голову наполняет грохот выстрелов. Глаза жжет. Моя ярость сродни той, что терзала меня, когда Джозеф Сэндс терзал моего Мэтта.
Мой Мэтт и моя Алекса, любовь моей жизни. Шрамы, которые уродуют мое лицо и тело, которые мучают меня и которые едва не изуродовали мою душу. Месяцы ночных кошмаров, пробуждений от собственного крика, океаны слез. Похороны и надгробные камни, запах кладбищенской земли. Беспрерывное курение, отчаяние и доброта незнакомых людей.
Этот монстр по имени Питер Хиллстед оставил за собой сплошные руины. Дон Роулингс. Я. Бонни. Он раскрошил наши надежды, как кусок хлеба, и скормил эти крошки скользким тварям, ползающим в темноте. Он насытился нашей болью подобно вурдалаку.
Он не олицетворяет все зло мира, я понимаю. Но сейчас он для меня — источник зла. Он — мои страдания, крики Мэтта, удивленный взгляд Алексы перед смертью от пули, посланной мной. Он — погибшие ребятишки, которых Дон Роулингс видит во сне, он — смерть моей подруги детства, он — реанимационная палата, где лежит Келли, и он — унылое существование женщины, родившей его.
— Где вы? — шепчу я.
Я опять слышу, как он улыбается.
— Задело, верно? Отлично. — Он делает паузу. — То было ваше последнее испытание, Смоуки. Если вы смогли пережить Сэндса, значит, вы мой Абберлайн. — Голос у него почти ласковый.
Мечтательный.
— Где вы? — повторяю я.
Он смеется:
— Я скажу вам, где я, но сначала я должен вас кое-чем порадовать. Передайте привет агенту Барретт.
Я слышу, как телефонная трубка прижимается к чьему-то уху.
— С-смоуки?
Я подскакиваю, как будто получила электрический заряд.
Элайна. Все происходило так быстро. Кинана и Шантца никем не заменили. Я кляну себя: «Дура, дура, дура!»
— Она тут, со мной, Смоуки. И с ней кое-кто помладше. Тот, кто не может говорить по телефону, потому что… Не может она сейчас говорить, вот и все. — Он смеется. — Как насчет дежа-вю?
Я тону. Мне нечем дышать. Время движется в унисон с моим сердцебиением. Я чувствую не страх, я ощущаю ужас. Душераздирающий, истеричный, животный ужас. Я удивляюсь, слыша свой спокойный голос.
— Где вы, Питер? Только скажите, и я приеду к вам. — Я не прошу его не причинять вреда Элайне и Бонни. Тем более что все равно не поверю в его обещание.
— Правила будут такими, Смоуки. Я в своем доме. Элайна голая, она привязана к моей кровати. Малышка Бонни в моих объятиях. Знакомая картинка? Если вы не будете здесь через двадцать пять минут, я убью Элайну, и Бонни увидит знакомую картинку. Если я увижу полицию или кого-нибудь из СВАТа, или даже заподозрю, что они где-то рядом, я убью их обеих. Вы можете прихватить свою команду, но никого больше, это между вами и мной. Вы понимаете?
— Да.
— Прекрасно. Тогда время пошло.
Он отключается.
— Что, черт побери, происходит? — спрашивает Алан.
Я не отвечаю. Смотрю на Алана. Он весь напряжен, он наготове. Алан всегда наготове. Особенно если надо помочь другу. Я слышу собственное дыхание: вдох-выдох, вдох-выдох.