Первой приходит в себя Келли.
— Иди сюда, лапонька, — ласково говорит она.
Нежность в ее голосе поражает меня.
Бонни кидается к ее кровати. Она берет Келли за руку и, продолжая плакать, трется щекой о костяшки ее пальцев. Келли что-то бормочет, остальные стоят молча.
При всем желании мы не можем заговорить.
Келли просит меня остаться с ней на несколько минут наедине.
— Итак, — говорит Келли после недолгого молчания, — теперь уже все знают про меня и Мэрилин.
Я ухмыляюсь:
— Точно.
Она вздыхает, но сожаления в этом вздохе нет.
— А, ладно. — Она снова молчит. — Знаешь, она меня любит.
— Я знаю.
— Но я не потому предложила тебе остаться здесь со мной, — говорит она.
— Да? А почему?
— Я кое-что должна сделать и… возможно, я еще не готова сделать это с Мэрилин. Возможно, никогда не буду готова.
Я удивленно смотрю на нее:
— Ты о чем?
Она жестом просит меня подойти поближе. Я сажусь на край кровати.
— Еще ближе.
Я подвигаюсь. Она протягивает руки, мягко хватает меня за плечи и притягивает к себе. Она обнимает меня.
Я не сразу понимаю, но потом до меня доходит, я закрываю глаза и крепко обнимаю ее.
Она рыдает. Беззвучно, но от души.
И я обнимаю ее и позволяю ей выплакаться. И мне вовсе не грустно. Потому что это не те слезы, которые нужно унимать.
58
Уже пять часов, и, кроме меня и Джеймса, в офисе никого не осталось. Большая редкость. Всех монстров временно уложили спать. Мы можем жить по расписанию. Я собираюсь этим воспользоваться.
Я слежу, как распечатывается мой отчет. Скоро появится последняя страница, что ознаменует окончание дела Джека-младшего. Вся его кровь, страдания и жизнь быстро остались в прошлом.
Впрочем, не совсем так. То, что он делал, долгие годы будет эхом отзываться в наших жизнях. Он резал глубоко, по живому. В шрамах нет нервов, но они видны, и иногда на рассвете они чешутся, как давно потерянная конечность.
— Вот мои заметки, — говорит Джеймс.
Я вздрагиваю. Он кладет бумаги на стол.
— Спасибо. Я почти закончила.
Он стоя смотрит на принтер. Редкий момент. Нам с Джеймсом комфортно молчать рядом друг с другом.
— Наверное, мы так никогда и не узнаем, — говорит он.
— Наверное, нет.
У нас общий темный поезд и общий интерес. Нам не нужны долгие беседы.
Существовал ли кто-то до отца Питера Хиллстеда? Был ли дедушка-убийца или такой же прадедушка? Если бы мы могли очутиться в том времени, когда не было ни сложных ухищрений сегодняшней практики уголовных расследований, ни базы компьютерных данных, кто знает чего мы смогли бы достичь?
Смогли бы мы поймать человека в цилиндре, который не имел лица, но ловко орудовал сверкающим скальпелем?
Удалось бы нам в итоге найти лицо для этого легендарного ужаса?
Скорее всего нет.
Но наверняка мы этого никогда не узнаем.
Мы должны благодарить нашу способность оставлять такие вопросы без ответа, уходить от них без оглядки, иначе мы все давно потеряли бы рассудок.
Из принтера выползает последняя страница.
Эпилог
Я похоронила Энни рядом с Мэттом и Алексой.
День выдался замечательным. Светит калифорнийское солнце, то, которое мой отец больше всего любил. Оно светит без устали, жар смягчается легким ветерком.
На этой неделе траву на кладбище не косили, она лежит волнами, густая, ярко-зеленая. Глядя вдаль, на надгробия, уходящие за горизонт, я представляю себе кладбище дном океана, поросшим водорослями и покрытым остовами утонувших кораблей.
Я вижу людей, молодых и старых — кто пришел в одиночку, кто группой. Некоторые из тех, кого сегодня навещают родственники и друзья, мирно умерли в своих постелях, некоторые стали жертвами насилия. Одни умирали, окруженные близкими, другие — среди голых стен.
Есть могилы, к которым никто не приходит, и они ветшают.
Место это тихое, здесь живут воспоминания и бродят призраки.
Бонни сажает на могилу Энни цветы. Она заканчивает работу, выпрямляется и стряхивает грязь с ладоней.
— Готово, солнышко? — спрашиваю я.
Она смотрит на меня. Кивает.
Элайна начала химиотерапию. Алан все равно приходит в офис. Я уже смирилась, что здесь от меня ничего не зависит. Я только могу любить друзей и быть с ними в горе и радости.
Джеймс перезахоронил свою сестру. Лео купил новую собаку, щенка лабрадора, и рассказывает о нем взахлеб. Келли поправляется, поэтому все больше и больше ворчит по поводу своего заточения в больнице. Дочь ежедневно навещает ее, и Келли начинает примиряться с тем, что отныне ее будут величать бабушкой.