— Только не я! — выпалила она. — Вы должны поверить…
— А что если все эти личные отношения между вами и Муни — чистой воды камуфляж и существуют вещи, в которые я не посвящен, — продолжил я. — Вы однажды уже намекали на нечто совсем загадочное. В любом случае, черт с ними пока, с мотивами. Вы сказали, что Крох мертв, док. Это значит, что вы его осмотрели. По словам Дарден, вас также позвали к Муни. Игла перешла от Кроха к Муни. Где же она?
— Я вам сказала — шприца у меня нет.
— Извините. Вам еще придется доказать это, как и другим.
— Я не буду раздеваться при вас, Поль, — тихо произнесла она. — Вам придется… снять с меня одежду силой.
— Я справлюсь с этим, — ответил я. — Но зачем так все осложнять, если скрывать вам нечего? Вы же врач. А до этого были студенткой-медиком. Какая для вас тайна в человеческом теле? Мне нужен этот шприц, док. Или я хочу знать, что он не у вас. Вам будет легче, если я попрошу: ну пожалуйста!
Она отрицательно покачала головой, едва заметно. Выжидающе выпрямилась. В ее глазах был панический страх, и я вспомнил, что, хотя мне было позволено ею овладеть, я никогда еще не видел Оливию обнаженной — она или оставалась в комбинации, или же просила разрешения переодеться в соблазнительную ночную рубашку. Может, у нее на то свои причины, пусть так. Может, дело в этом. Но если ей есть что скрывать, то оставался лишь один способ это выяснить.
Я, прихрамывая, ступил вперед. Оливия ожидала не шевелясь, но когда я протянул руку, чтобы взяться за ворот платья, она судорожно вздохнула и схватила меня за запястье.
— Нет! — закричала она. — Поль, не надо! Пожалуйста, у меня его нет. Клянусь! Вы не можете… — она помедлила и, заглядывая мне в глаза, твердо произнесла: — Вы не можете так поступать со мной, Поль!
Я ответил резко:
— Вы хотите все для меня усложнить?
— Да, — сказала она яростно, — да, и когда вы напрасно посрамите меня, не найдя того, что вы ищете, то, надеюсь, будете до конца своих дней вспоминать, как я клялась вам — шприца у меня нет.
— Я буду помнить, — я вырвал руку и снова взялся за ворот платья. В ее глазах я прочел признание поражения.
— Подождите, — задыхаясь, вдруг сказала она. — Подождите! Я разденусь сама, — она замялась. — Позвольте мне… дайте только одну вещь, Поль. В качестве любезности.
— Пожалуйста, но что вам нужно?
Она протянула руку. Я быстро отступил.
— Стойте, что вам?
— Расческу, — сказала она.
— Расческу?
— Да, расческу из вашего нагрудного кармана. Всего лишь дешевую маленькую расческу. Вы можете внимательно осмотреть ее, прежде чем дадите. Я не хочу, чтобы вы рисковали, — в ее голосе звучали горькие нотки.
Я машинально пялился на нее, соображая какое-то время, что у Оливии на уме. Затем пожал плечами и протянул расческу.
— Что же дальше?
— Теперь, — сказала Оливия и резко повернулась к Дотти Дарден, — теперь прошу разрешения расчесать ее волосы.
Наступила гробовая тишина. Дотти подняла руки, защищая свое роскошное золотое руно, чуть поникшее, но все же высящееся на ее голове, как корона. Любая женщина-полицейский заставила бы ее распустить волосы при самом обычном осмотре. Я же сплоховал.
Оливия ступила вперед с расческой наготове, и Дотти рванулась к двери. У меня хватило ума для подножки. Раненая нога подвернулась, и я грузно рухнул рядом с ней. Но успел увидеть, что она делает, и схватить за руку, прежде чем Дотти поднесла ее ко рту. Пришлось прибегнуть к грубой силе, чтобы вырвать смертоносную пилюлю.
Затем я с трудом поднялся и посмотрел на капсулу в моей руке и на хорошо сложенную маленькую девушку в больничной белой форме, теперь уже растрепанной и пыльной, сложная прическа всклокочена — Дотти показалась вдруг куда старше и совсем не столь уж привлекательной.
Над ее ухом, как экзотическое украшение, торчал стержень из металла и стекла среди спутанных прядей. Она нащупала его и запустила в меня. Прицелилась плохо — шприц вдребезги разлетелся о бетонную стену.
— Я никогда вам ничего не скажу! — она тяжело дышала. — Вы не заставите меня заговорить!
Все они так утверждают.
21
Его звали Эмиль Тауссиг, но в Сен-Луи, штат Миссури, он известен как Вильям Кан. Седовласый старик с добрыми карими глазами. По крайней мере, в округе говорили потом многие, что у него были добрые глаза. Никогда мне не доводилось видеть его достаточно близко, чтобы судить об этом самому. Я был ярдах в семидесяти пяти от него, на другой стороне улицы, а он поднимался на крыльцо дома, когда вдруг упал и скончался.