Наташа тихонечко так позвала его: «Эй… вы кто?»
Он будто и не услышал, но спустя несколько секунд поднял голову и едва слышно произнес: «Самарский. Василий Демьянович. Второго года рождения. Статья пятьдесят восемь, пункт семь. Четыре года с конфискацией». Медленно, монотонно, как во сне.
Еще немного помолчал, потом добавил уже как-то более осмысленно: «Уходите отсюда, плохое это место. И не приходите сюда никогда… в такую жару». Голос хриплый, глухой, будто до этого сто лет молчал.
Странный мужик, конечно, но никакой угрозы с его стороны вроде не ощущалось, и напряжение немного спало.
Серега спрашивает: «А вы… зачем здесь? Откуда? Что вообще здесь происходит? Про год рождения врёте… на семьдесят лет вы не тянете…» А он, «Демьяныч» этот, только чуть искоса глянул на Серегу и непонятно кому сказал: «Комсомольцы…»
После небольшой паузы вдруг спрашивает: «Какой у вас тут год?»
«Тысяча девятьсот семидесятый, а у вас?» — это Наташка ему, с иронией.
«У меня тридцать девятый, всегда тридцать девятый. Второе августа. Полдень. Сорок восемь градусов по Цельсию… Таня…»
Мы молчим, конечно, переглядываемся. Да и что тут скажешь, одни загадки. При чем тут жара? Таня какая-то. Сумасшедший, скорее всего, но как он тут оказался?
Наташа осторожно так предлагает: «Может, вас куда проводить? Где вы живете? Вы ищете какую-то Таню?» А он: «Не надо. Говорю же, уходите! Я тут останусь. До завтра… если снова до сорока пяти поднимется. Ближе к полудню должно… тогда уйду. Мне семидесятый ни к чему, мне в тридцать девятый… там Таня… жена моя…»
Снова молчим.
«Она, Таня эта… умерла, наверно… Что случилось в тридцать девятом? Тот самый пожар? Говорят, тут тридцать человек сгорели заживо!» — шепнула Люся Сашке. В тишине шепот ее, конечно, все услышали, включая нашего собеседника. Он продолжал сидеть спиной к нам, обхватив колени руками. Метрах в пяти от порога. А мы — у самого порога, как вошли, так и стоим.
Услышав Люсю, он лишь слегка поежился и, не оборачиваясь, снова заговорил. Опять медленно, отрывистыми фразами, будто вспоминал, как это делается.
«Барак сожгли позже. Чтобы не доводить дело до серьезного расследования. А жильцы не сгорели… исчезли. Все до единого. В тридцать восьмом это случилось. Лето выдалось особенно жарким. В конце июля накалилось до пятидесяти, даже за ночь воздух не успевал остывать. Вот ночью с двадцать восьмого на двадцать девятое они все и ушли. Утром дверь отперли, а там — никого».
«Как ушли? Куда?» — спрашиваю его.
«Куда? Они и сами не знают. Кто куда…» — кажется, он усмехнулся. «В эту дверь если войдешь, никогда не знаешь, где выйдешь… В этом и проблема… Так что держитесь от этого места подальше, — он кивнул в сторону перегородки. — Жара открывает этот проход. Если выше сорока пяти, что-то будто плавится… Куда ведет проход? Никуда…» И так это «никуда» страшно прозвучало, меня в тот момент аж передернуло. Уж больно всё было непонятно.
Мужик развязал мешок, достал из него флягу, отхлебнул и продолжил рассказывать. Голос его постепенно будто оттаивал, оживал, рассказ становился всё более связным.
«Когда обнаружили массовый побег, власти, конечно, погоню организовали. Тут ведь самые, так сказать, опасные для общества элементы обитали. Хотя где могут спрятаться тридцать два человека в голой степи? Измученные, полуголодные, далеко ли уйдут по такому пеклу? Кроме того, засовы, ограда, охрана… всё ж целехонько осталось. Охранники ничего не слыхали, собаки даже не проснулись, хотя натасканные, чуткие. Потом, спустя пару дней, стали слышать голоса, доносившиеся из пустого барака. Сторожа отказывались нести службу, да и кого сторожить? Пока дело не получило огласку, сожгли барак, ограду снесли, будто и не было тут лагеря. Слух пустили, что сгорели все…»
Мы ему, мол, что ж сам барак не снесли, а он: «Начали было, да двое рабочих пропали прямо средь бела дня. Испугались видно, подожгли и бросили, как есть».
«А что жена ваша? Тоже… ушла?» — Наташка спрашивает. А он: «Таня в поселке жила. Переехала в эти края вслед за братом. Михаил, брат её, жил в этом бараке… Враг народа, понимаешь. Шпион. В двадцать-то лет! У Тани, кроме него, никого не осталось, родителей еще в двадцатые расстреляли. С трудом вымолила разрешение видеться с ним иногда. Он-то и рассказал ей про место это. Что, мол, странные вещи случаются в сильную жару. Дыра, мол, в углу за простенком открывается, оттуда то выпрыгнет что-то, то звякнет, то эхо раздастся. Мужики побаиваются дыры, но властям говорить не хотят. Всё одно, не поверят, еще в заговоре обвинят. И Тане велел никому не говорить. Может, сказал, уйти удастся. Хоть в ад к чертям, всё лучше, чем здесь, мол. Она, конечно, не выдержала, мне рассказала. Страшно ей было, боялась за брата. Он ведь ей и братом и сыном был. Когда родителей не стало, она с ним, пятилетним, осталась. А ей самой тогда было всего тринадцать. У тетки прятались, выжили как-то. Только на ноги встали, а тут такое… Кому паренек помешал?»