других людей. Ja, Herr Doktor? Новое применение пальца ноги. Видите ли, можно использовать сустав в зажигалке. Если, конечно, Herr Krupp наладит их выпуск в достаточном количестве…»
Его поразил этот образ: оживший гигантский доисторический каннибал, который вновь завладел и правит миром. Миллион лет удалялись мы от него, но он возвратился. И не в качестве соперника, а как властелин.
«…остается лишь сожалеть…», — вещало радио голосом маленькой японочки из Токио.
«О Боже, — думал Фринк, — а ведь мы называли их обезьянами — этих цивилизованных кривоногих креветок, для которых мысль о газовых камерах — столь же эфемерна, как, скажем, идея утопить всех женщин мира».
«…как часто в прошлом нас удручала поразительная неисчерпаемость фантастических усилий человеческих существ, поставивших целые массы людей вне защиты правовой системы».
«А они, эти японцы, и впрямь уделяют изрядное внимание праву», — отметил Фринк.
«…дабы процитировать известного святого западной церкви: „Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?“[2]»
Радио на минуту смолкло. Фринк, повязывающий галстук, тоже замер. Утреннее Очищение продолжалось.
«Я должен договориться с ними, — наконец решил он. — Невзирая на угрозу попасть в черные списки. Покинуть японскую зону и оказаться на Юге, или в Европе, или где-либо еще под властью Рейха — означает для меня смерть. Я должен убедить этого Уиндэма-Матсона».
Сидя на кровати с чашкой остывшего чая под рукой, Фрише извлек свой экземпляр «И-чинг» — «Книги Перемен»[3] и высыпал из кожаного чехла сорок девять стеблей тысячелистника, стараясь четко сформулировать вопрос.
И произнес его вслух:
«Как надлежит говорить с Уиндэмом-Матсоном, чтобы прийти к взаимопониманию?» Записав вопрос на дощечке, он начал перебрасывать стебельки из одной руки в другую, пока не получил первую линию — начало. Восьмерка. Половина из шестидесяти четырех гексаграмм исключена. Он разделил стебельки и отыскал вторую линию. Благодаря давно приобретенным навыкам, ему вскоре стали известны все шесть линий. Перед ним предстала полностью завершенная гексаграмма, и теперь отпала нужда составлять ее по графикам. Он узнал пятнадцатую гексаграмму. «Ч'иен». «Смирение». Ну, что ж, — «малке, да будут возвышены, великие — да унизятся…» — обращаться к каноническому тексту не стоило: он знал его наизусть. Добрый знак. Оракул давал ему благожелательный совет. И все же он ощутил некоторое разочарование. Пятнадцатая гексаграмма содержала нечто бессмысленное., Вероятно, надлежало сохранять смирение. Какой здесь сокрыт смысл? Ведь все равно никакой властью над этим У-М не обладал. Он не мог заставить последнего восстановить себя на работе. Ему лишь оставалось воспользоваться советом пятнадцатой гексаграммы: настал момент смиренной просьбы, надеяться и терпеливо, с благодарностью ждать. Придет время, и Небо вернет ему утраченное, а может, и дарует нечто большее.
Иные линии для прочтения отсутствовали, никаких девяток или шестерок. А это конец. Без перехода к следующей гексаграмме.
Следующий вопрос. Приготовившись, он вопрошал Оракула:
— Увижу ли я когда-нибудь Юлиану?
Юлиана, жена… Собственно, бывшая жена. Год назад они развелись и не виделись вот уже несколько месяцев; откровенно говоря, он даже адреса ее не знал. Все указывало на то, что она покинула Сан-Франциско, а возможно, и ТША. Общие знакомые либо потеряли с ней связь, либо не говорили всей правды.
Он торопливо перебирал стебельки тысячелистника. Сколько раз задавал он разные вопросы о Юлиане! Наконец получил гексаграмму — результат воздействия слепого рока на стебельки растений. Случайную, однако связанную с моментом, в котором он существовал, и бытие его переплеталось с жизнью всех людей и со всеми частицами Вселенной. Гексаграмму, представляющую в системе сплошных и прерывистых линий определенную
3
«И-чинг» (И цзин) — (II–I тыс. до н. э.) — учение, основанное на конфуцианстве, буддизме и даосизме и объединяющее все известные в то время знания.