Ушаков огибает косогором острый заступ черного ерника и по крутому склону сводит Дарью к болотам. Колыхаясь, маревом струится напоенная солнцем, только что освободившаяся от снега земля. От быстрой ходьбы Пронька разморился, в обычно бледное лицо влился румянец. Пот застил глаза. Незло зудел одинокий крупный, похожий на цаплю комар.
— Стой, Дашка, — одернул он кобылу, когда под ногой зачмокала сырость. — Куда мы так разогнались? Давай дух переведем.
Он вернулся на сухое место к кусту. Дашка сразу принялась обкусывать клейкие почки карликовой березки.
— Сладко? — спросил Пронька и взял в рот клейкий зачаток листка. — Ну чего жадничаешь? — Он выплюнул горькую, терпкую зелень. — Давай-ка лучше переобуемся.
Пронька накинул на куст повод, а сам, сбросив рюкзак, сел переобуваться. Надел сапоги, ботинки спрятал в рюкзак. В сапогах с отворотами Пронька походил на мушкетера, только шпаги не хватало.
Пока Дашка грызла куст, Пронька нарвал с кочек молодой травы, пробившейся сквозь старую осоку, поднес Дашке. Раздувая ноздри, она шумно обнюхала «букет».
— Да ешь, — поторопил ее Пронька, — еще нарвем, вон сколько вкуснятины.
Пока пересекали марь, Дарья из серой стала сивой. А Пронька и кепку сбросил. Палатка мешала, оттянула руку, то и дело приходилось ее поправлять.
— Дураки ненормальные, — ругал себя Пронька. — Можно было обойти марь, нет — поперлись прямо. А прямо только вороны да сороки летают. Зато чуешь, Дашка, как зеленью дурманит? Это тебе не бензин нюхать.
Но Дашка не принюхивалась. От ее копыт только ошметки грязи летели.
— Молодец, Дашка, — подбадривал Пронька. — Если бы осенью забуравились сюда, буксовали бы до третьих петухов.
Пронька вывел Дашку к речке.
— Ну вот видишь, — показал он голубые лоскутки воды в зарослях ерника и вербы. — Во-он за тем поворотом бросим якорь, — Пронька вытянул руку. — Гора Бобыль уже сняла свою снежную папаху. Это значит дождик верховья прошиб. Не слышала вчера гром? А я слыхал, и зарница сверкала. Так что видишь, как вода прет. Может, палатку поднесешь? Давай, Дашка, я без привычки в этих бухалах ноги повывертывал.
Пронька похлопал Дарью по спине.
— Да ты не дребезжи, не бойся.
Только занес палатку над спиной, как Дарья, всхрапнув, присела на задние ноги.
— Ну-ну, вот не хочешь, не надо. Эх ты, на, смотри, — Пронька похлопал по палатке. — Видишь, неживая. Могу и сам нести.
Березки дымились бледно-зеленой листвой. И незабудки преткнулись из земли — топорщатся. Из-под ног выпорхнул и застонал кулик. Дашка от неожиданности чуть не вырвала повод из рук Прокопия. Прокопий остановился. Под ногой, словно в горсти, в старой пожухлой траве лежало четыре продолговатых в крапинку яичка.
— Смотри не наступи, — показал Пронька на гнездо. — Ишь, какой мужественный. До последнего сидел в гнезде и не выдавал себя. Могли бы и растоптать.
Откуда-то выпорхнул и застонал еще один кулик.
— Ну что вы так страдаете, надрываетесь? Никто ваши яйца не тронет. Ошалели, с ног сбить готовы. И как они запоминают дорогу сюда? Видать, всякому родина милее всего на свете, правда, Дашка?
Дашка легко ступала следом и в такт шагам помахивала головой.
— Смотри, сколько воли у нас. Летай, лопай комариков сколько твоей душе угодно. Скоро их миллионы напрет. Летай с открытым ртом, полное брюхо набьется.
Пронька вывел кобылу на залитый солнцем крепкий зеленый берег и сразу сбросил с плеча ношу. Дашка, почуяв воду, потянулась к реке.
— Иди, пей, вон сколько воды.
Плес рябил в солнечных бликах, у Прокопия кружилась голова. Но он тут же спохватился, сбежал к воде, схватил повод Дашки.
— Нет, милашка, так нельзя. Кто знает, что у тебя на уме. Удерешь. Как отчитаюсь перед Шавровым?
Пронька снивелировал глазом, где погуще трава, сходил за веревкой, и Дашка потянулась глодать березку. Что-то, видимо, в березке есть. Пронька решил еще раз попробовать, бросил в рот зелень.
— Черемухой отдает. Зря бы кобыла не стала охминать, конягу не проведешь.
Пронька снова переобулся в ботинки, разбросал на кусты портянки. Достал из рюкзака топорик и пошел ладить костер.
Из-за дальней горы на горизонт выползали длинные перистые облака и тянулись через край неба к северу. Пронька вырубил для тагана рогульки, натаскал плавника, распалил костер, приставил чайник и тогда уж развалился на палатке, блаженно раскинув руки.