— Вот надо же, — заговаривает Михаил о другом, — много ли проехали, у нас уже вовсю полыхает листом березка, а тут только пыжится. И лиственницы будто обугленные — черной стеной. Зато марь желтком облита, полыхает прошлогодней осокой. Ты о чем, Прокопий, думаешь? Мечтаешь?
— Как о чем? О ней. Вот сколько отъехали, а я уж соскучился…
— Ну, брат, зря я тебя взял, будешь теперь ныть, а если утонем?
— Памятник поставят. Женя цветы летом принесет.
— Нужен ты тогда. Мало нашего брата.
— Ну ты про что, Миха, не знаешь, какая она женщина? Если бы с ней чего, — Ушаков сплюнул через плечо, — я бы избушку около нее поставил и ни шагу ногой отсюда до скончания века.
— Что-то непохоже, Прокопий, на тебя. Вроде ты мужик… блудливый.
— Это мы только с виду такие. Хорохоримся, а так привязчивы, спасу нет. Я дак, Михаил, проснусь другой раз и сразу рукой — не сон ли? Нет, тут Женя, ласковая, тепленькая. И веришь, усну счастливый, как дите малое. Раньше у меня так никогда не было.
— Ты, Прокопий, спать-то поменьше спи, а то и проспишь царство земное, — заулыбался Логинов и поправил на сиденье телогрейку.
— Ну, это само собой! — блеснул Прокопий глазами.
Логинов не удержался, захохотал. Ушакова он никак не мог представить влюбленным, тем более нежным. Уж больно вид у Прокопия смурной. Он только за последнее время и оттаял, все переживал нелепую гибель Дашки. А собственно. Логинов хорошо и не знает Ушакова. Вот так вдруг спроси его, и не скажет, почему он поехал не с Пензевым, а именно с Ушаковым, а ведь Пензев к душе ближе. Пензев всегда готов за Михаила в огонь и в воду, что уж об Ушакове никак не скажешь, родную сестру не пожалеет, где надо и не надо в глаза влепит. Ладно, у себя в бригаде, на участке. Логинов вспомнил, как Ушаков однажды Бакенщикову «выдал», того перевернуло, побагровел, как закатное солнце перед ветреной погодой. Вспомнилось Михаилу: поехал Бакенщиков агитировать монтажников демонтировать на плотине холодильную установку. Дело уперлось в транспорт: пообещают машину, а не пришлют — топай пехом семь верст по морозу, да еще ночью.
Бакенщиков, конечно, свое: надо выходить из положения, все мы в одной упряжке тянем лямку, трудно с транспортом на стройке.
Тут вылупился на круг Ушаков, хорошо помнит Логинов, как он начал.
— Нехорошо, товарищ начальник! — Бакенщиков осекся от неожиданности. Почему такой недобрый голос у Ушакова? Над «дурмашиной», кажется, хорошо поработали.
Ушаков подпер взглядом Бакенщикова.
— Вот твоя дочка в школу на машине, из школы по полчаса ее ждет шофер. Все ребятишки как ребятишки, и живет она ближе всех. Какой ты пример подаешь? А с транспортом тяжко, сам говоришь. — Бакенщикову и крыть нечем. — Учитывай, товарищ начальник, не в Америке живете…
Очередная коряжина возвращает Михаила в сегодня. Он смотрит на Ушакова и удивляется. Все-таки мастерски мужик правит тягачом. Где он только так настропалился? А дорога — одно название. Обычно в эту пору зимник закрывается. Еще неделю тому назад вернулась последняя колонна машин, вездеход замкнул зимнее шествие, пособирал по обочинам последнюю технику.
Собственно говоря, этот рейс Логинов взял на свой риск, Шавров не возражал категорически. Только и сказал:
— Я бы не советовал. Утопишь тягач — полбеды, а вот сами утонете…
Но разве Логинова удержишь? Престиж бригады. Личное я… Михаил поморщился.
— Слушай, Прокопий, а не перекусить ли нам?
— Перекусить? Перекусить можно, — не сразу ответил Ушаков. — Едой силу не вымотаешь, баней пятки не сотрешь.
Ушаков застопорил тягач. Логинов от неожиданности клюнул носом.
— Лихо. Глуши, Прокопий, а то я уже оглох.
Пронька перекрыл горючее, мотор почавкал, почавкал и умолк. И сразу подступила такая тишина, что уши закололо.
— Надо бы около ручья.
— Воды тебе мало, — развел руками Ушаков. — Я так люблю настоенную на травах.
Прокопий достал котелок, пошел в кочки. Слышно было, как булькал котелок, Михаил занялся костром. Ушаков принес полную посудину воды.
— Ну куда ты столько, — заглянул Логинов. — Когда вскипит?
— Дров мало? Я так люблю полное.
— Сырые, какие это дрова.
— А ты ломай отмершие ветки, как порох горят.
Ушаков наломал охапку сучьев. Не прошло и десяти минут, котелок зафырчал.
— Ну вот, а ты говорил.
— Чему радуется человек, — осадил Логинов Ушакова.
— Как чему? Жизнь прекрасна.