Утром Андриан первым делом определил Кешку в стайку. Аграфена заняла у тетки Марьи вязанку сена и убежала на работу.
Андриан сменил стеганку на шинель, перетянулся ремнем и направился в правление колхоза.
Он шел серединой улицы, собственно, улицы и не было, заплоты были разобраны на дрова, и оголенные избы стояли сами по себе, как стога в поле. В правлении колхоза, в большом, разгороженном на три части доме, Андриан застал всех, кого хотел видеть. В комнате председательши Серафимы Николаевны были Иван Артемьевич — секретарь партгруппы, бригадир, тоже инвалид войны, приезжая учительница — вот, пожалуй, и все коммунисты колхоза, не считая старика Михеева, который уже год сидел на печке. Старику перевалило за восьмой десяток, но он никак не хотел умирать, не дождавшись с фронта шестерых сыновей.
Иван Артемьевич взял партийные документы Андриана и пообещал съездить на неделе в район и поставить его на учет. Перебрали всю крестьянскую работу и ничего подходящего не придумали.
— Тебе бы, Андриан, окрепнуть надо, — сказала Серафима, — какой ни есть колхоз, а помереть с голоду не дадим.
— Спасибо на добром слове, Серафима Николаевна. Обойдемся, вот мне бы с воз сена, если что, — заикнулся Андриан.
— Ах да, забыла спросить, как он?
— Оклемался маленько.
— Сена, Андриан… Как ты, Иван Артемьевич? — обратилась председательша к секретарю.
— Соломы можно…
На соломе и сошлись.
И когда уже Андриан собрался уходить, Серафима как бы между прочим спросила:
— Может, караульщиком на ферму?
— Что же это — вместо чучела? — засмеялся Андриан. — Подумать надо.
Опять достали кисеты.
Серафима, в сапогах, в юбке из голубого сукна, в вязаной кофте, крупная, решительная, остановилась перед Андрианом.
— А печь топить сможешь? Из готовых дров?
Андриан поднял глаза.
— Печь? Могу.
— Ну тогда принимай овощехранилище, дело ответственное. Перегрел — в росток пойдет, прораззявил — поморозил.
— Это что, по градуснику?
— По градуснику.
— Пойдет, — Андриан взялся за скобу…
По пути зашел в магазинчик. Кроме крабов в банках, соли и черемши, ничего не было. О крабах в деревне и слыхом не слыхали, глядели на этикетку и брезгливо отворачивались.
Андриан спросил керосину.
— Не привозили, — ответил продавец.
— А нельзя ли где купить сена? — поинтересовался Андриан.
— Пошто нельзя? — сказал продавец. — Могу предложить за картошку.
Тут же ударили по рукам.
И Андриан пришел домой навеселе.
— Ну, Кеша! Мы теперь с тобой при деле. Будем печки топить. Корму я тебе тоже расстарался. Спать будем на соломе и заживем мы, брат. Только вот что: мать за картошку ругать станет? Нет? Как ты думаешь? А куда денешься, понимать надо. Печки топить тоже не мужское дело, не тот род войск. Но нам с тобой никак без работы нельзя. Нельзя без нее, Кеша. Мы с тобой одной породы, выходит, оправляемся стоя, — Андриан постучал о протезы палкой.
В стайке было парко, стены и потолок окуржавели и матово светились. Пахло навозом и сушеной мятой. Андриан еще постоял, пожевал травинку и тогда уж пошел в дом. Аграфена даже не упрекнула Андриана.
— С картошкой перебьемся. Вот смотри, — она достала из-за рамки семейной фотографии деньги, облигации. — Истопничать бы погодил, Андриан. По ночам мыкаться. Охо-хо, креста на людях нет.
— Ну это ты зря. Я вроде агронома буду при овощи. Мы уж с Кехой договорились. Ну, мать, при нашем-то семействе без согласия?
— Да я разве, господи прости, — махнула рукой Аграфена. — Вот куда добро складывать, если все возьмемся за работу…
— Да еще бы сюда пару танков, вон как поля затянуло кустарником, пашни-то ситечками выглядывают — корове лечь негде.
— Еще чего не хватало, землю уродовать. Мужиков бы отпускали, вся сила в мужике, тогда и мы, бабы, в пристяжке сноровистее.
— Правда твоя, мать, ты бы мне завернула пару картошин да луковицу. Звезды на небе считать да картошку уплетать.
— Неспокойна я за тебя, Андриан, — собирая мужа на работу, вздыхала Аграфена.
— Живы будем — не помрем. — Андриан насвистывал: «Ну-ка, песня боевая, расскажи, подруга, нам…»
— В избе-то свистеть, Андриан, так деньги не водятся.
— Сами золото. Ну ты тут, мать, не переживай.
Аграфена стояла у калитки до тех пор, пока Андриан не растворился в сумерках. Он свернул в узкий проулок. В конце его могильным холмом маячило овощехранилище. Он прошел в тамбур. Малиновая дверка печки светилась в темноте, и Андриан понял, что тетка Лукерья только что оставила дежурство. Он чиркнул спичкой и поднес ее к коптилке, стоящей на ящике. Побултыхал — булькает. Фитиль вспыхнул, увял и тут же набрал силу. Прикрывая его рукой, Андриан вошел в боковую дверь. Пахнуло погребом. Градусник показывал нуль. Андриан ощупал луковицы, попробовал ногтем картошку и вышел, прикрыв за собой дверь, подбросил в печку дров, сел на лежанку. Достал кисет. Закурил. Ну вот… Теперь и при деле. Только нехорошо как-то получается. Лукерья мне и дров на ночевку натаскала, и воды в котелке оставила на чай. За мужика не считают. Вот какие пироги. Андриан усмехнулся: «Лукерья, Лукерья, выщипаны перья, а что, если я устрою механизацию, приволоку от точила ворот и поставлю вместо лебедки?»