— Женить бы тебя, Кешка, — ишь, чо выделывает.
А у Кешки из-под ног только земля летит…
— Надо, надо женить, — посмеивается Андриан. — Вот вернемся домой и пойдем сватать. Смотри, сколько мы с тобой наперли корма, на всю зиму еды. Вот только бы по хорошей погоде сметать, по-хозяйски убрать.
Кешка, очумев от комаров, прячет голову Андриану под руку и выбивает цигарку.
— Ну, это ты уж зря. Табаку и так на закрутку не более осталось, и то на заячьем помете замешиваю. А от такой смеси горло дерет. Вот ты не куришь, и не надо. Правильно делаешь, Кеха. А вот сколько будет копен, если поставить эту гребь, обкосить и вытаскать из кустов?.. Не знаешь? И я не знаю.
Копны уже устоялись. А когда по небу стали собираться тучи, Андриан спохватился:
— Придется и тебе, братуха, подмогнуть.
Поначалу Кешке не понравилось с веревкой обходить копну и ждать, пока Андриан не заправит веревку под основание копны и свободный конец не привяжет за второй гуж. А как выстоишь, когда комары словно на сковороде поджаривают. Как тут не своротишь копну. Но и Андриан не жадничает, достает бутылку с дегтем. Кешка сразу притихает. Копны они возят и ставят впритык одна к другой по две в ряд и шесть в длину, а остальные подставляют сбоку, и тогда уж хомут с Кешки долой. Дальше Андриан один справляется.
У него уже и вилы трехрожковые приготовлены с коротким и длинным черенком.
Но прежде перекур. Андриану — мох с заячьим пометом. Кешке — щепоть соли на язык.
— Вот с покосом управимся, — обещает Андриан, — наплетем из прутьев корчажек, а в них карася на зиму оставим, пусть спит. А по санному пути возвернемся — и сено нагрузим, и рыбку. Так, Кеха? А может, поохотимся на зайца денек-два, кто нас гонит? А там, гляди, и на глухаря сообразим, можно и лося добыть. Но лося когда еще добудем, а вот утятины отведаем.
Андриан нарезал из Кешкиного хвоста несколько самых длинных волосин и свил силки на селезней. Селезень сейчас не летает. Жирует, едва переваливается, еле носит себя. Похлебка была отменная.
— А ты бы, Кеха, шел на бугор, там ветерком обхватывает, или искупался бы.
Сам Андриан то и дело посматривает на мглистое небо. Из-за горизонта уже высунулись серые перья и зарябило зенит. Побелело озеро. Надрывается желна[2] — просит пить. Дождь будет. Андриан налегает на вилы. Зарод все подрастает. Вот уже стены готовы, осталось крышу на два ската. Теперь Андриан берет вилы с длинным черенком и вершит стог совсем маленькими навильничками. Мелкими шажками переступает, чтобы не терять равновесие. Причесывает, охорашивает стог граблями и подбивает основание. Смахивает подолом рубахи с лица пот.
— Ну вот, хорошо бы теперь дождичка. Ишь, как парит. Как раз бы умыть землицу.
Андриан срезает прутья, связывает вершины и, изловчившись, седлает ими стог. Приставляет к стогу вилы. Шабаш.
Хорошо бы искупаться. Нажгло стерней, и земля на зубах скрипит.
Андриан подобрался к закрайку, и на отмели зашевелилась трава. Сколько карася наплодилось. Андриан разделся, огляделся воровато и усмехнулся:
— Какая тут меня жаба высмотрит? — и полез в воду. Вода хоть и была нагрета солнцем, но горячее тело сразу остудила. Он подождал, пока осядет муть, и, придерживаясь за осоку, покрякивая от удовольствия, перебрался на глубину. Скрутил из осоки мочалку и растер грудь, руки, похлестал по спине. «Да я еще ничего, — подумал Андриан, — отъелся на дармовых харчах. Вот разве только протезы настрогали мозолей. Ну да это ничего, так и должно быть у рабочего человека».
Он поднял голову. Рваные тучи волочились к озеру. Сильнее навалился комар, и Андриан то и дело окунался, но на мокрое гнус липнул горячей смолой. Он выбрался из воды, попроворнее надернул рубашку, штаны, и, пока пристраивал «коней», упало несколько крупных тяжелых капель. И тут же сверкнула молния, ударил гром. И дождь стал солить озеро. Мимо проскочил лоснившийся Кешка и спрятался в укрытие. Андриан огляделся. За озером отбеливал тальник изнанкой листа. Шумел дождь и лес. Он ввалился в шалаш, прилег с краешку на сено, перевел дух. Вода стекала по волосам и горячила грудь, спину. Андриан отдышался, разделся, развесил на перекладину одежду и забрался под шинель. И тут засосало под ложечкой. Он нащупал котелок, попил ароматной ухи, свернулся и тут же уснул.
Сколько он проспал — неизвестно. Проснувшись, долго не мог сообразить: артиллерийский обстрел? Атака? Прислушался — стрекотал кузнечик, переговаривались птахи. Сердце унялось, но вставать не хотелось, и он снова забылся сном. Разбудил Кешка, загремел ведром.