Калитка была закрыта. Кешка дремал возле амбара в тени. Трава вокруг телеги уже повяла. «Кешка, однако, пить хочет». Андриан пошел к колодцу.
Кот Микишка сидел на выступе бревна от избы и щурился. Увидев Андриана, мяукнул и уставился круглыми с черной прорезью, как на шурупах, глазами.
— Ишь ты, признал, — Андриан потянулся к коту, и тот, спружинив, переметнулся на крышу. — Ну и дурашка, — сказал, улыбаясь, Андриан. — Мы тебе с Кехой рыбы привезли, вишь, оно как, а ты удираешь.
Андриан направился по тропинке к колодцу. В огороде белыми и вишневыми граммофончиками дружно цвела картошка.
— Кто же это мог окучить? Тетка Марья, Нюшка?
Лук уже начал с пера желтеть, развалился, обнажая белки луковиц.
«Можно картошку подкапывать», — подумал Андриан. Он достал из колодца бадьей воды, слил в изношенное ведро и тогда свистнул Кешку. Кешка тут же высунул из-за баньки голову и направился к ведру. Сделал несколько больших глотков, поднял голову, заглядывая в ладонь, вода струилась с губ.
— Ну-ну, — сказал Андриан, — пей, Кеха! — Кеха пил, погружая голову до самых глаз. С последним глотком, сладко чмокнув, ухватил воздуха.
— Что, не напился? — Андриан потянул крючком за дужку. Кешка сразу убрал голову, и он еще принес воды, но Кешка уже подбирал вяленое сено. Стукнула калитка, и тетка Марья с мешком на плече, сутулясь, просунулась в ограду и было направилась в избу, но увидела Андриана, махнула рукой, велела идти за ней. Андриан повесил на городьбу ведро, вошел в дом. На столе уже лежали пачка табаку, пачка махорки и еще какие-то мешочки. Тетка Марья, чиркая по полу броднями, суетилась вокруг печи.
— Ой, чтой-ты, Андриан, поди-кось, и чаю не пил?! Как же это ты? И я, дура старая, из ума вон, забыла приставить, сорвалась по деревне как оглашенная… Я счас самовар… Карасем обнесла всех, сбегала за реку. На пароме деда Степана угостила. Маленько и в сельпо сдала, табачишка дали, во! — Тетка Марья проворно подскочила к столу. — Сахару комкового фунт да на сдачу два коробка серянок… Детковские тебе кланялись, вот и сметаны туесок, карась в сметане — объеденье, я тебе спроворю, и с сахаром чайку напьемся, как в пасху.
— Разве я тебе велел, тетка Марья, в сельпо тащиться?
— Без табаку-то мужику, что бабе без гребня, — тетка Марья сунула Андриану под нос махорку.
— Канская, — потянул носом Андриан.
— Вот! — тетка Марья вынула кусочек газеты.
Андриан расправил его на столе и выбрал почище, свернул, прикурил, затянулся глубоко и, не выпуская дыма, закрыл глаза.
— Достает.
— Вот и хорошо, вот и ладно, — поддержала тетка Марья и принялась свежевать карася.
Ужинали уже в сумерках. Пили чай с сахаром вприкуску. Тетка Марья брала по бисеринке, прихлебывала чай.
— Ишо сказывал приемщик, если добудешь карася, за милую душу отоварит. А Кешка-то, как ты уехал, быль пошла, будто он не простой у тебя бык, только не разговаривает. А может, когда и говорит, а? Андриан? От меня-то не таись. Я ведь тебе не чужая…
— Ну что ты мелешь, тетка Марья. Разве после полуночи, когда цветет папоротник.
— Да ну, — тетка Марья поперхнулась, плеснула себе за рукав из блюдца, уставилась на Андриана.
Андриан аккуратно сложил куски сахара и протянул их тетке Марье.
— Твоим ребятишкам, а это, — он отсыпал из пачки в бумагу табаку, положил коробку спичек, — снесешь Михеичу? Как он там?
— Да он чо, лежит на печке, как кот. Полежит, сядет, посидит, ляжет. Нонче, говорит, Миланиху сватать буду, меня в свахи агитировал… Смотреть-то не на что. Зимой дак набьются у него в избе, вся деревня, и стар и мал. Как почнет сказывать про разное, откель только берет… Митрий сказывал, если бы Михеевич не обезножил — всем фронтом управлял.
Андриан с удовольствием слушал тетку Марью.
— Однако, я сам занесу табак, тетка Марья, — сказал Андриан.
— Ить правильно, правильно, Андриан. — Поохав, поотпиравшись, тетка Марья взяла сахар, мешок скатала в рулончик, постояла еще у дверей, держась за скобу. Пообещала вечером турнуть Нюшку с молоком и побежала домой.
Андриан подправил на шестке нож и уселся за стол крошить табак. Корень был сухой и стрелял из-под ножа. Зато лист крошился не хрустко — лапшой, легкая пыльца поднималась над столом, першило в горле. Пыльца лезла и в глаза. Стало быть, ядреный. Андриан свернул и закурил гольного самосаду, но на первой же затяжке икнул с надрывом. Злой, холера. Сделал еще две-три затяжки неглубоко и притушил окурок. Надо будет разбавить талиновой сердцевиной, пожалуй, напополам, и то в самый раз только будет.