– Да какое это имеет значение?! – кипел Ульянов. – Теперь дело в опасности, а ты оправдываешь его и выискиваешь какие-то мотивы.
Бубецкой строго посмотрел на него и продолжил:
– Дело не в опасности. В противном случае, он предупредил бы нас. Да и бегством в Крым тут горю не поможешь – если все провалится – по его вине или без нее, ему все равно никуда не деться. Участие в подготовке покушения принимал, значит виноват. Так что полагаю отъезд этот с революцией связан меньше всего, а потому отсутствие такого ненадежного товарища, который то и дело ставит план под угрозу срыва по личным мотивам – нам в какой-то степени только на руку.
– Но что делать дальше? И главное – кто примет на себя руководство ячейкой теперь?
– Полагаю, что это должен сделать ты.
– Я? Но почему? Ведь тактическая составляющая нашей деятельности напротив всегда лежала на тебе?..
– А во главе движения должен стоять не тактик, а идеолог, человек, способный заразить идеей массы, неограниченное число людей. Ты подходишь на эту роль просто идеально. Это раз. А во-вторых чем меньше афишировать личности тех, кто направляет колесо революции – тем дальше это колесо уедет, поверь мне.
В словах Бубецкого слышались Ульянову такая жизненная правда и такой глубокий смысл, такая опытность и такое спокойствие, что не согласиться с ним было нельзя.
– Однако, когда же мы соберемся, чтобы объявить обо всем этом?
– Сегодня же вечером.
– У меня?
– Пожалуй, что да. Поэтому оповести пока всех.
– И еще… Теперь все надежды на Шевырева и его любовницу в части организации покушения рухнули. Что же делать?
– Ничего. Нам эти его связи особо и не требовались. 29 апреля будет годовщина подписания Манифеста о незыблемости самодержавия, а потому и царь, и вся его клика соберутся в Исаакиевском соборе. Там-то мы все и проведем. Нужна только связь с бомбистами.
– Это я организую.
– Отлично. Значит, вечером у тебя.
– Договорились.
У дома Светлицких они простились, и Иван Андреевич направился внутрь. Обстановка в приемной была неспокойной. Катерина Ивановна с трудом сдерживала эмоции, и с порога начала говорить:
– Иван Андреевич, Вы должны повлиять на Лизу во что бы то ни стало.
– А что случилось?
– Расскажи, mon cheri, – обратилась она к мужу.
Отложив газету, Дмитрий Афанасьевич словно бы нехотя внял ее просьбе:
– Стоило ли отвлекать Ивана Андреевича подобной чепухой… Возрастное, пройдет.
– А если нет? А так – Иван Андреевич поговорит с ней, и уж к его-то словам она прислушается наверное, – настояла Катерина Ивановна. Сам Бубецкой уже начал о чем-то догадываться и волноваться.
– Воля твоя, – уступил муж. – Видите ли Иван Андреич, Лизонька последнее время нас пугает. В ее речах проступает нечто такое, что не подобает приличному человеку, близкому к нашему обществу, а тем более девушке ее происхождения.
– Что Вы имеете в виду?
– Ни много ни мало – революционные и просветительские идеи.
Бубецкой побелел и стал напряженно вслушиваться в слова Дмитрия Афанасьевича.
– Марксизмом повеяло. Не далее как сегодня за обедом настояла на предоставлении дворнику отпуска и наеме второго дворника на период его отсутствия.
– Помилуйте, что же тут марксистского?
– Тут пожалуй ничего, но в том, КАК, КАКИМ ОБРАЗОМ она отстаивала свою правоту, какие аргументы приводила в их пользу – очевидно чувствовалась рука этого германского проходимца. Понимаете ли Вы всю опасность подобных рассуждений для барышни юного возраста с отличны будущим и неплохой родословной?
– Признаться, не совсем, поскольку не слышал ее речей. Но, принимая Ваши слова на веру, пожалуй где-то разделю Ваши опасения. Быть может, не в сути сказанного, – всякая точка зрения имеет право на существование, – а в горячности отстаивания ей своих позиций. Мало ли что можно сказать или написать – не всему нужно верить и тем паче не все воспринимать как руководство к действию. Ей нужно быть более внимательной и последовательной в своих доводах.
– Мда, – хмыкнул Дмитрий Афанасьевич. Катерина Ивановна по скудоумию своему и вовсе не поняла, что он сказал, но по утвердительному тону подумала, что нечто, согласующееся с их точкой зрения. – Так вот мы просим Вас, – продолжал Светлицкий, – чтобы Вы поговорили с Лизой и объяснили ей всю опасность подобных рассуждений. Ладно мы, в семейном кругу, способны простить проявление вольнодумства. Но не везде и не всюду это будет приветствоваться. Важно, чтобы она поняла это и не воспринимала оппонента в штыки. С нами этот номер не прошел, так что Вы должны нам помочь.