В своей характеристике разграбления Русской земли и многочисленности ее врагов Фофанов если и погрешил против истины, то скорее преуменьшив тяжесть общей ситуации, сложившейся в западных и центральных областях государства. Объясняется это, кроме панегирических целей, также и временем написания предисловия. В 1613 г. еще не была ясна значительная часть последствий Смуты, на ликвидацию которых и направляло свои усилия правительство, действовавшее от лица молодого царя.
Общая хозяйственная разруха во многом обостряла и церковно-идеологическое отстаивание «чистоты» православия как несокрушимой основы государственной власти. Именно книгопечатание, утверждавшее «царистскую идею», могло стать и действительно стало важнейшим, если не основным, орудием доказательства легитимности новой династии.
Царь Михаил для «печатного дела» «дом превелик устроити повеле», а «снискателя же преславного сего печатного дела» (т. е. самого Фофанова) «и делателей» «преизобилно своими царскими уроки повсегда удоволяя»[122]. Таким образом, в первые же сложнейшие дни своего правления новая династия связывает свое имя с печатной книгой, с государевым Московским печатным двором, «рассеивавшим» свою продукцию «аки пшеницу» во «все края вселенныя».
Типологическая характеристика ранней русской печати с точки зрения ее состава в определенной степени решена. Показана культурно-историческая значимость литургических памятников, а также учебной книги (представленной третью всех тиражей московских изданий первой половины XVII в.), учительных и полемических сборников, всегда отвечавших на вопросы времени[123]. Анализом же содержания и значения сопровождающих напечатанные в Московской типографии книги послесловий и предисловий — своеобразной книжной публицистики, неразрывно связанной с традициями русской рукописной книги и печати XVI в., — историки, в отличие от филологов, практически не занимались, хотя актуальность их изучения отмечалась уже давно[124].
Старопечатные издания кириллического шрифта традиционно, начиная с Апостола 1564 г., сопровождались послесловиями, исходившими от лица печатников, но фактически являвшимися — так же, как и сами издания, — государственными документами. Эти тексты и построены по законам дипломатики, подобно любому государственному документу. Почти во всех изданиях, даже хронологически далеко отстоящих друг от друга, они обязательно — в том или ином сочетании, с различной полнотой и глубиной — трактуют одни и те же темы либо в выражениях традиционных, граничащих (а то и прямо совпадающих) с формулами государственной дипломатики, либо, наоборот, в выражениях оригинальных.
В этом фактически государственном документе нередко, но далеко не всегда содержится более или менее развернутый текст, объясняющий смысл или цели издания. Однако в послесловиях Московского печатного двора такой элемент не обязателен и призван только подчеркнуть важность книги. Как правило, указывались и выходные данные книги, также всегда связанные с инициативой властей и определенным формуляром. В выходных сведениях сообщается, что книга издана в «царствующем граде Москве» по решению «благоверного» царя и по благословению патриарха; каждый раз указываются годы их правления и имя святого, в день которого издание было закончено. Однако в 30-40-е гг. XVII в. московские издатели, принадлежавшие к интеллектуальной элите общества, дополняли официальные государственные тексты своими собственными послесловиями грамматического, полемического, научно-панегирического характера, в которых формулировались принципы подготовки и издания текстов, или целыми трактатами, полностью связанными с содержанием издания.
Идейным композиционным центром в официальных предисловиях и послесловиях изданий XVI — первой половины XVII в., как сформулирована эта мысль в статье А.С.Елеонской, является изображение монарха: «И божество, и книги, и издатель, и читатель представлены… не столько сами по себе, сколько как средство выявления главной темы»[125]. Соглашаясь с такой оценкой, необходимо все же уточнить, что и сам монарх выступает во всех этих текстах как лицо «избранное», особо «почтенное» и даже «превознесенное» Божеством в Его неразделимом триединстве.
122
Цит. по:
123
См.:
125