Эмоциональный взрыв в среде молодых мало-помалу вытеснил все остальные темы с газетных полос. Писатели, в изумлении подняв брови, срочно подыскивали эпитеты и метафоры применительно к статистике, которую они называли по-разному — то пугающей, то обнадеживающей, то приводящей в уныние, то провоцирующей, то убийственной, то романтической, а то и возмутительной — в зависимости от настроения пищущего и его взглядов.
Но вот июнь, традиционный месяц свадеб, перешел в июль, и статистики выявили тот факт, что число браков в июле вдвое превысило самые «урожайные» годы и что эта волна нарастает.
Ювелиры и оптовики по продаже драгоценностей отметили баснословный спрос на обручальные кольца и свадебные подарки. Священников и чиновников из бюро бракосочетаний завалили заявлениями о проведении религиозных и гражданских свадебных церемоний.
Парки, пляжи и кинотеатры на открытом воздухе были битком набиты влюбленными и молодоженами, и администрация парков отдыха в срочном порядке увеличивала число «беседок любви».
Начался невиданный спрос на дома, мебель, бытовые электроприборы и телевизоры; предметы домашнего обихода, не находившие сбыта в прошлом году, теперь неожиданно стали дефицитными.
Однако далеко не все обстояло благополучно. Как сообщалось, бракоразводные процессы настолько участились, что очереди к адвокатам растянулись на месяцы вперед, и газеты смаковали подробности скандалов в благородных семействах на почве «любовных треугольников». Разоблачения прелюбодеяний и случаев двоеженства занимали все больше места на страницах газет.
Все в мире, от мала до велика, сгорали от любви с ее неизбежными последствиями: безрассудной страстью, ревностью, изменами и мучительной радостью всепоглощающих, незаконных, немыслимых любовных ситуаций, в которые в астрономически возросших количествах вовлекались ранимые человеческие создания.
Авторы научно-популярных статей по психологии приписывали неистовую эмоциональную вспышку то массовой истерии, вызванной пятнами на солнце, то отеческой опеке государства, повысившего подоходный налог с супружеских пар.
Все растущий интерес доктора Мерта к рассматриваемой проблеме не был явлением чисто академическим. Не превратностью судьбы следовало назвать холостяцкий образ жизни, который он вел, а скорее нежно лелеемым состоянием, со всей его независимостью, каковую он постоянно, бдительно оберегал. И как только процент близких ему по духу холостяков стал стремительно падать, его беспокойство усилилось, он стал более резок с сестрами и другим женским персоналом больницы.
В один прекрасный день Мерт и сам осознал глубину своих опасений. Когда он и Филлис Саттон мыли руки над умывальником после очередного вскрытия, Филлис вдруг сказала:
— Сегодня Холли из отдела кадров показала мне табличку, которую она сделала просто так, из любопытства. Знаете, доктор, среди больничного персонала осталось только восемь незамужних женщин!
Мерт стряхнул капли с рук и проворчал:
— Да, и каждая строит мне глазки. Впрочем, добрая половина замужних женщин тоже…
Филлис вытерла длинные тонкие пальцы и, криво улыбнувшись, взглянула на него:
— Не подумайте, доктор, что я недооцениваю вашу внешность, но я ведь принадлежу к категории незамужних. Надеюсь, я не слишком вам досаждаю…
Он встревоженно посмотрел на нее.
— Конечно… Нет… Нет! Конечно же, нет. Я говорю о сестрах и санитарках. Что это с ними? Такое впечатление, будто все они рехнулись!
Филлис, глядя на него в зеркало, расчесывала свои короткие темные волосы.
— Уверяю вас, мужчины не лучше. Стажеры и братья милосердия, стоит нам столкнуться где-нибудь, буквально поедают меня глазами.
— Не кажется ли вам, что каким-то образом это связано с вашей теорией «любовной лихорадки»?
— А вы как думаете?
— Я не думаю. Я всячески увиливаю от этого. Советую и вам поступать так же, — ответил Мерт, надевая пиджак и затягивая галстук.
Она уселась в его вращающемся кресле и кокетливо скрестила стройные ноги.
— Знаете, чем обеспокоены наши коллеги в поликлинике на приеме больных?
— Нет, ничего не слышал об этом, — сказал Мерт.
Она достала из сумочки пилку и занялась своими и без того коротко подстриженными ногтями.
— Из различных отделений к нам идет поток пациентов. Тамошние врачи бессильны поставить диагноз по тем странным симптомам, на которые жалуются больные.
— Вы правы. Я заметил, что в лабораторию поступает огромное количество анализов крови без каких-либо патологических изменений, — припомнил Мерт. — По правде говоря, я не пытался в них разобраться.
— Зато я пыталась, — чуть нахмурившись, сказала Филлис. — Мне кажется, все они там, в поликлинике, с ума посходили, кошмар какой-то.
— А какие симптомы?
— В основном неврологические, — ответила Филлис. — Апатия, отсутствие аппетита, учащенное сердцебиение, холодный пот и рассеянность.
— Почему же они не обращаются в психиатрические больницы?
— Там все переполнено. Психиатры присылают своих пациентов к нам.
— Возраст больных?
— От мала до велика. С вашего разрешения я бы поработала немного над различными образцами крови.
— Очередная теория? — саркастически спросил Мерт.
— Да. Так разрешите, я попробую?
Мерт поправил перед зеркалом соломенную шляпу и с удивлением заметил, что ноздри его правильного носа подрагивают.
— После трех часов дня вы вольны располагать своим временем как угодно. Если вам не жаль собственной диссертации, меня это не касается.
Он направился к двери и, уже открывая ее, вдруг осознал, что ему не ответили. Он оглянулся: Филлис сидела в профиль к нему, ее вытянутое в длину тело держалось на трех точках: ноги в туфлях на непрофессионально высоких каблуках упирались в кромку линолеума, спиной она едва касалась краешка кресла, а голова откинулась на его спинку. Она затянулась длинной сигаретой с фильтром и пустила дым в потолок.
— Фью-ю, — произнесла она.
При этом ее плоский живот как бы подпрыгнул, а вместе с ним качнулась и пышная грудь, обтянутая мягким изумрудно-зеленым жакетом.
— Спокойной ночи! — сказал Мерт, быстро закрывая за собой дверь. Он вдруг почувствовал острую боль в груди, но тут же решил, что это просто зов плоти — такое он испытал, пожалуй, впервые за последние полтора десятка лет.
До спортивного клуба, в котором он занимал трехкомнатную квартиру, Мерт добрался на такси. Двадцатиэтажное здание клуба с полным правом можно было назвать цитаделью мужчин — женщинам вход воспрещался, — и в последнее время доктор испытывал удивительное облегчение, когда входил в вестибюль и оставлял за спиной суетный мир с его извечными проблемами столкновения полов.
Небольшой, но пышный холл сегодня, казалось, вымер. Из-за стойки Крамбли, портье, передал Мерту ключи от квартиры и с глубоким вздохом вернулся к цветной фотографии в «Эсквайер»: там во весь разворот журнала распласталась роскошная блондинка. Однако на лице Крамбли не было сального выражения, с которым он обычно рассматривал подобные «произведения искусства»: глаза у него блестели, он часто дышал, и, не знай доктор Мерт циничного, беспринципного характера этого человека, он готов был поклясться, что Крамбли влюблен.
Поднявшись к себе, Мерт переобулся в кеды, надел спортивный костюм и спустился на лифте в гимнастический зал. Три раза в неделю он подвергал себя все видам истязаний на брусьях, кольцах и гимнастическом коне, карабкался по канату, бегал двадцать кругов по беговой дорожке вокруг веранды. Потом споласкивался под душем, нырял в бассейн и отправлялся в оздоровительный пункт, на массаж и кварц.
Сегодня все эти процедуры он принимал в полном одиночестве. Пока Чарли, светлоголовый, крепко сбитый массажист, молотил и гладил его мышцы, Мерт вслух размышлял об ослабевающем интересе членов клуба к спорту.