Это как признать, что ты всерьез в это веришь - и тогда ты либо наивный дурачок, либо совсем больной безумец.
Об этом не говорят вслух.
Но что же делать, если в том месте, в то время - не только счастье и удача, там еще и боль, отчаяние и настоящая беда.
И эта боль совершенно настоящая, неподдельная. И мне нужна помощь, как настоящему.
Если я решу говорить об этом с психологом, мне нужно будет сказать это вслух.
Как это будет?
"Доктор, меня пытали и убили в семьдесят третьем... или в начале семьдесят четвертого, я не уверен. Кажется, у меня ПТСР, доктор. Вы можете мне помочь?"
И я молчу...
Неокончательный диагноз: Превратности метода
Итак, как помним, мы договорились, что это - фантастика. И в рамках этой договоренности я пытаюсь правдиво рассказать об этом человеке, вернее - представляю его собственные попытки правдиво рассказать о себе.
А ты, читатель, у тебя своя голова на плечах, сам решишь, чему верить, а что счесть галлюцинацией или злонамеренным обманом.
Итак, я продолжаю.
Представьте себе, что однажды Лу набирается храбрости... Да нет, что уж там, храбрости ему всегда хватало. Он только не верил, что это возможно: прийти к психологу, рассказать об этом - и не быть записанным в психи, и не оказаться втянутым в разговор про эзотерику. Рассказы о том, что так бывает, что есть прошлые жизни и память о них, приносили временное облегчение. Он вполне мог допускать, что так бывает. Вполне возможно. А бывают и сумасшедшие. Как понять, сам ты - действительно не псих? Вот этого-то он как раз и не знал: как понять.
Но все-таки он решился и заговорил об этом со своим терапевтом, назовем ее Анной. Он не сразу отважился признаться в этом... признаться в самом себе. Но когда признался, уже не отступал.
- Пожалуйста, имей в виду, что ты работаешь не с ней. Это я пришел на терапию. Это я твой клиент.
- А в чем разница?
И он затруднялся ответить. В чем может быть разница? Она это она, я это я. Как еще?
Он боялся, что это сумасшествие, психическая болезнь. Но когда Алиса сказала, что он не похож на больного - а он мог верить ей, потому что образование у нее было вполне соответствующее, - он как будто испугался еще больше.
- Почему это страшнее? - спросила Анна.
- Ну, если я псих, то это не лечится. А если это просто психологическая защита, значит, ее можно убрать...
Для него это значило "и я умру".
Этот разговор произошел за два года до того, как он позвонил в дверь к М. Вся его тоска и неуверенность, связанные с Вальпараисо, вместе с отчаянием и одиночеством оставались при нем.
С Анной они работали в основном не про это - человеку, который проходит личную терапию, есть о чем поговорить с терапевтом. У Лу тоже было много такого. В конце концов, он жил, жил по-настоящему, здесь и сейчас, и у него хватало проблем. И он много и усердно работал - как в группе, так и на личной терапии. Со временем он понял, что решает ее проблемы, той, которая была здесь раньше. Ее печали и потери, ее боль, ее несчастье, ее детство и ее жизнь - вот о чем он говорил с терапевтом. И боялся, отчаянно боялся, что однажды ее раны будут исцелены - и что тогда? Если он и правда всего лишь ее психологическая защита, то он уже будет не нужен тогда, так? И исчезнет.
Но все не исчезал и не исчезал.
И когда однажды почувствовал, что добрался до своей собственной проблемы, это было потрясающее ощущение. Разница казалась тонюсенькой, как угол в один градус - но на значительном расстоянии приводила к существенным различиям в характере и жизненных подходах. От нее требовалось делать все на отлично, а лучше - просто быть отличницей. Этого было бы достаточно. Впрочем, ей, не удавалось и это. Но он - он должен был быть лучше всех. Не сказать, чтобы он был успешнее, чем она. Но у него была другая задача. Другие проблемы. Она и представить себе не могла то море стыда, в которое он погрузился, добравшись до себя. Ей не было стыдно от своих неудач, ей было печально и одиноко. Он каменел от стыда. И это было как минимум забавно - обнаруживать и сравнивать.
Порой он все-таки возвращался к теме свой двойственности, особенно когда ее проблемы были в целом разрешены, и он остался один на один со своими. Он пытался рассказать о том, что было ему тогда доступно.
- В этой истории есть как будто бы две части... Одна - прекрасная, про счастье, радость, успехи... любовь...
- Ты помнишь, когда и как она очаровалась Вальпараисо? - спрашивала Анна.
И он принимался думать, думать. Как? Когда? Она?.. В самом деле, ведь это могут быть ее фантазии...
И вот он узнал, что есть способ, который помогает поднять "забытую" память, которым работают с тяжелыми травмами, достаточно "протокольный", достаточно "инструментальный" и "технический", но без химических веществ, без внушения, без изменения дыхания. Сейчас не важно, какой именно способ - достаточно того, что Лу он внушал доверие именно своей техничностью и протокольностью. "Настоящий научный метод". Лу предположил, что если "там и тогда" что-то действительно было, если и в самом деле это отрывочки настоящей памяти просачиваются сквозь время и пустоту, то этим способом можно их добыть точно так же, как добывают вытесненные воспоминания травматиков. Или наоборот, с помощью этого метода можно выявить, какие здешние травмы прикрываются такими символическими картинами.
С другой стороны, ему было уже настолько плохо в вынужденном молчании и одиночестве: тоска и неопределенные, бесформенные страхи, отголоски отчаяния и горя душили его, разрывали его тело, причиняя почти физическую боль. Он все больше замыкался и отдалялся от людей - даже от близких. Особенно от близких. Так и происходит с человеком, которому не с кем разделить свое горе, не с кем даже поговорить о нем, обычное дело. Он понимал это, и ему не нравилось то, что с ним происходит, не говоря уже о том, что это было просто тяжело.
Наконец он узнал о способе, который показался ему заслуживающим доверия, нашел специалиста, практикующего в этом подходе, пришел на прием. Я хочу знать, сказал он. Я хочу уже что-нибудь знать наверняка, и мне так тяжело, что почти все равно, в чем я смогу быть уверен. В том ли, что это было на самом деле, или в том, что это игры сознания и бессознательного, психологические защиты, фантазии, глюки... Лишь бы знать определенно. Лишь бы остановить эти качели: я есть - меня нет - я есть - меня нет - а кто я тогда?
Пусть что угодно, лишь бы что-то одно.
Когда-то потом он показал ей записи сессий, которые он прилежно вел. В них он называл ее М. Этот инициал не имел никакого отношения ни к ее фамилии, ни к имени. Почему так, спросила она. Я называю тебя Мелани. Почему? В честь Мелани Кляйн. Но почему? - удивилась она. Он пожал плечами. Тебе идет.
Но позже он думал о ней просто: М. И еще позже усмехался: как у Джеймса Бонда.
Он приходил и садился на стул, М. садилась на стул напротив, брала ручку - такую обыкновенную, которой пишут в тетради. Ручка у нее была белая с синим прозрачным "хвостиком" на конце. Из окна за спиной в синий хвостик попадал свет - получалось, как будто зажигается синяя искра. В первый раз М. случайно взяла эту ручку: просто была ближе. Потом Лу попросил, чтобы была эта ручка. Для него это было как тайная шутка, невинная проказа, намек на фантастический телесериал. Как будто в руках у М. оказалась ультразвуковая отвертка Доктора Кто. Лу и стал называть ее "отверткой". Это было правильно: инструмент. Вскрыть мозг, развинтить каркасы и решетки, извлечь чудо из обыденности, выковырять тайну.
Первые две или три встречи он не записал - потом жалел об этом, но что уж теперь. В дальнейшем он скрупулезно, насколько мог, записывал отчеты: все, что мог вспомнить о происходившем в сессии, все свои ощущения, эмоции, приходившие мысли и возникавшие перед внутренним взором картинки, порой мимолетные и хрупкие, как слюдяные лепестки, порой навязчивые - не отмахнешься, не оттолкнешь... Все, что только мог, он записывал в тот же день или на следующий.