Он снова спрашивает: "На кого я работал? К кому или к чему испытывал такую преданность? Мои основания, мои опоры, что это? Кто?"
Что насчет учебы? Работы в Чили? Предыдущей работы? Не с неба же он упал туда, в Вальпо...
В этом месте - пустота. Он сказал бы "белое пятно", но там пустота. Сквозь нее иногда дотягивается... даже не звук, едва слышное эхо - тогдашняя вера, тогдашние убеждения. Но этого так мало, так непонятно. Лу прислушивается с опаской: будет ли он сегодняшний согласен с тем, что - если - сможет там обнаружить? Это тревожит.
М. сказала, повторяя его вопросы - что ты так защищал?
Туман. Как всегда, когда он пытается посмотреть на это прямым взглядом. Туман, ослепление, дезориентация. Скольжение по спирали в безвозвратную глубину, в себя, но так глубоко, где его самого уже и нет.
Он думает: ну надо же, а на вопрос "на кого я работал" - отвечать, получается, вообще нельзя. Даже самому себе теперь не сможет рассказать?
Потом туман прошел, появилась ясность - и пустота. Нет тумана, как будто все прозрачно, и там ничего нет.
И следом - тоска.
И горе от того, что он даже не может знать, о ком тоскует. Он думает о них - и не знает, о ком. Не помнит ни имен, ни лиц, ничего. Есть только тоска по ним. Чувство потери. Потери братства. "Мне так их не хватает".
Он говорит: "Я еще не готов смириться с тем, что я их никогда не вспомню. Но уже понимаю, что, наверное, придется". Плачет.
"Я их уже не увижу..."
Это было как будто одновременно там и здесь, и оно звучало по-разному. Здесь - просто тоской и потерей, там - одиночеством, покинутостью и гибелью.
Харонавтика: "Smart"
Сессия N35, 18 января 2014
Он пришел с рассказом об упирающейся в грудь ладони, которую почувствовал за пару дней до того, в сессии с терапевтом.
В тот раз он говорил Анне о том, что ему не хватает его "своих", тех, кто был у него тогда. Огромная тоска, и это никак не поправить. И в это время как будто что-то твердое уперлось в середину груди - как будто чья-то сильная рука, останавливающим жестом. На следующий день это ощущение вернулось, но он был занят на работе и, сжав зубы, просто перетерпел приступ острой тоски. В тот день и на следующий он не нашел подходящего места и времени, чтобы побыть с этим, но оно было рядом и при малейшем прикосновении подступала жестокая тоска, и с ней слезы.
Он рассказал об этом М. Спросил: если нельзя ответить на вопрос "на кого я работал", если нельзя ответить на вопрос "кого я защищал", то, может быть, можно ответить на вопрос "о ком я тоскую"?
Да, сказала М., этот твой "жизнерадостный дебил" - очень надежная защита. Согласен рассказать все, что угодно, только не знает, что. Но если не пытаться задавать некоторые вопросы напрямую, может быть, удастся получить ответы?
Он вспомнил, что эта упирающаяся в грудь рука была знакома ему еще раньше. Как будто кто-то его останавливает. В тот раз когда он хотел трясти М. и требовать что-нибудь сделать... В той сессии, где он выходит в коридор, рассеченный надвое светом и тенью, руками удерживая в себе крик. Кажется, после телефонного звонка, когда он узнал, что с Хорхе это случилось. Он зажимает рукой рот. И, кажется, другую руку прижимает к груди. Или тот, кого он хотел трясти и требовать что-то сделать, так останавливал его. Или он сам себя останавливал. Здесь непонятно. Только призрачные тени на краю сознания. Лу и произнести все это вслух, связно не смог, только обрывки: "август, телефонный звонок... я узнал..." И ничего невозможно сказать напрямую. Как всегда.
Он вспомнил еще одну сессию с М., когда так хватался за грудь: когда перед ним оказалась закрытая дверь, и он знает, что она закрыта навсегда, его туда не пустят. Но там он еще сжимал рубашку в пальцах. А здесь - чистое "стоп". И он не знает, кто-то так останавливает его, или он сам.
Но какая связь между этим и "своими"?
Лу боялся туда смотреть: боялся увидеть август, редакцию, телефонный разговор, корабли, гибель Хорхе. Но собрался, смотрел.
М. сказала: вернись туда, как можешь, в ощущение или когнитивно.
Туда, где он с этой тоской, с этой рукой, упирающейся в грудь, с подступающими слезами. И он смотрел туда.
Но тут М. сказала: расслабь нижнюю часть лица... мачо...
И Лу заметил, что подбородок у него вздернут, каменный. Ох, сказал он, если у меня там был кусок психотерапии, а наверняка был... И особенно - когда подготовка эта, специфическая... В общем, когда ставили этого "жизнерадостного дебила" и прочие штуки для защиты информации, наверняка меньше всего была нужна эта каменная челюсть. Анна говорит, что, скорее всего, для этого могли использоваться гипнотические техники. А тут такой... гранит. Ого, сколько пришлось повозиться с этим парнем из каменного замка, сыном своего отца...
И почему-то от этой мысли: про то, что пришлось возиться, и возились же, - стало тепло мягким, домашним теплом.
Молодец, сказала М.
Лу было очень уютно и хорошо: дом и семья, только это совсем не родной дом и не та семья. Это - свои. И он вспомнил... Вспомнил то одиночество и чувство покинутости, брошенности, и как оно навалилось, погребло почти, когда он вспомнил про зону Панамского канала, белые домики. Там, где он был один. В самом конце.
И он подумал: а если я не могу вспомнить, на кого работал и кого защищал, не потому что там защиты стоят, а потому что я боюсь вспомнить про то, что свои меня... бросили? И он собрался и сказал об этом, и они пошли туда посмотреть.
И Лу сразу понял - ну, это не так. Это не так и не может быть так. Даже говорить не о чем.
И они еще раз туда смотрели.
Но Лу уже стало очень спокойно - и как гора с плеч: вот уж этого можно не бояться.
Что никак не отменило чувства одиночества и покинутости тогда и там, в самом конце.
Так он сидел, осознавая себя между теплом братства и одиночеством в руках палачей.
И потихоньку, почти незаметно подступила другая волна. Как будто - в начале. Учеба. Ничего конкретного, только ощущения и чувства. Отличник. Удовольствие и удовлетворение. Новенький, с иголочки. Хорошо подготовленная, отлично оборудованная машина. Техника. Боевая. Хотя это касается не столько навыков и умений тела, сколько головы. Он искал слово и не мог подобрать такое, чтобы точно и полностью назвать это.
- Не то что умный... Еще... Умеющий? Подготовленный? Специалист?
- Кажется, в английском есть подходящее слово, - сказала М. - Smart.
Лу сразу понял, что это слово подходит. От него стало приятно, оно с этими чувствами совпало. И правда, машина, вертолет такой, хорошо обвешанный... Оборудованный.
И следом пришла еще волна: понимание, что вот этот прошел все испытания. И действительно оказался настолько хорош, насколько он о себе думал.
И сильное спокойствие.
Лу понял, что ад, через который он шел почти год в этих сессиях, в кошмарных снах, во внезапных флэшбэках, он вот здесь где-то и заканчивается. В него еще придется возвращаться - за информацией о себе. Но ад перестает быть единственной существенной реальностью прямо где-то здесь. И самое гнусное, через что пришлось пройти за последние полгода, то, где он - размазанный и размолотый, это уже пройдено. Он весь, сильный, и твердый, и спокойный - вот здесь собирается снова, здесь, в этой точке складывается этот молодой, подготовленный, такой весь smart и новенький с иголочки - c этим же, но который уже испытан и справился.
Ему стало спокойно и радостно.
Ад не бесконечен.
Записки сумасшедшего : Он, она, они...
Те, кто стали мне "хорошими родителями", так это сейчас называется? Они. Больше ничего не могу о них ни сказать, ни подумать: только это безликое, неопределенное "они". Среди них и тот, с кем мы вместе сооружали во мне этот лабиринт без выхода, спираль, "улитку", последнее путешествие вглубь себя, куда можно унести все секреты, оставив на поверхности пускающее слюни, безответное тело. Пожалуй, и того "жизнерадостного дебила", который готов ответить на любой вопрос, да только не в состоянии понять, о чем его спрашивают, тоже он мне... устанавливал? Внедрял? Как это называется?