И как же, как же я хотел встретиться с тобой, Моисей. Думал о сорока годах, которые отделяют меня сегодняшнего от того разговора, последнего нашего разговора, когда я отказался уйти с тобой. О том, что мне должно было бы быть за семьдесят сейчас, если бы я выжил тогда. О том, что ты, если жив, уже старик. Да и не узнал бы меня, если бы встретил. И я тебя не узнал бы. Я ничего не помню, почти ничего. Я восстанавливаю свою память по крохам, но я тот мальчик-с-пальчик, который отметил дорогу хлебными крошками, их склевали птицы... Мне не вернуться туда, мне не найти дорогих людей, мне не найти тебя, Мосс. Сорок лет пустыни и небытия. Мой Моисей затерялся в них, он никогда не вернется. И я никогда не вернусь.
И я думал - с упреком, с обидой думал о том, что ты оставил меня тогда. Не остался. Не попытался спасти того, о ком я просил. Скорее всего, это было невозможно - но я не могу простить тебе этот отказ даже если невозможно. Надо было пытаться все равно. И ты не остался со мной, чтобы мстить за него. А я остался, и со мной случилось все, что случилось, и ты был прав, оставаться было нельзя, и мне нельзя было не остаться, Моисей.
Но как же мне было плохо, и каким покинутым и брошенным, каким одиноким я себя чувствовал, в каком отчаянии и ужасе пребывал. И никто не пришел. Я знаю, что меня не искали, я думаю, что знаю это точно, по крайней мере, я так думал еще зимой. Я сам отказался от связей с братьями, я ушел в никуда, нарушил все уставы и клятвы, кто бы стал искать меня? Да и стал бы - не смог бы найти. Те, в чьи руки я попал в конце концов, очень хорошо умеют прятать и охранять свои норы.
И я был там один. И я думал этой зимой, что я все равно, слышишь, все равно был бы рад, да что там, я был бы безумно счастлив встретить тебя, если вдруг ты тоже живешь вот так же, как я теперь. О, если бы я мог тебя встретить, если бы мы могли узнать друг друга, как бы это было! Мой друг, мой Моисей.
Это я так думал: "все равно рад". Как будто ты в чем-то передо мной виноват. Как будто это не я сам устроил это все с моей судьбой. Просто мне было слишком больно, и ты, оставивший, согласившийся оставить меня там, где это потом случилось со мной, казался мне отчасти виноватым в том, что все так вышло. Нет, не разуму моему, не рациональной части, а только глубокому зверю-дитяти, которому все всё должны, ну, ты понимаешь. И я вот так готов был простить тебя и обнять. На самом деле я был готов тебя обнять и мне нечего прощать, я знаю. Но я же говорю, мне - казалось, только казалось, что я думаю о тебе. И даже когда я думал, что вот, мы вдруг встретились бы... Я понятия не имел, что дальше, что я могу сказать тебе и что хочу услышать от тебя. Но мне казалось - я думаю о тебе.
Так я думал, и думал, и думал.
Потом перестал думать, на какое-то время оставил эти мысли - или тоска оставила меня, с какой стороны посмотреть.
...
Но позавчера на пробежке я вдруг - хорошенькое дело, да? - подумал о том, каково тебе было, когда я отказался уйти, остался, скрылся, заметая следы. И больше никогда не появился, не вышел на связь. Пропал. И я понял, что до сих пор я думал не о тебе. Я думал себе, носился со своей тоской и одиночеством.
И только позавчера я задумался действительно о тебе. О твоем одиночестве, о твоей судьбе.
Как чувствовал себя ты, кому было поручено увести меня от распахивающихся врат ада, сохранить, уберечь и доставить в безопасное место. А я отказался и пропал.
И ты - мог ли не нести эту ответственность? Даже если ни слова упрека не услышал от своих, что вряд ли. "Что значит отказался? Вырубить и доставить".
Ты должен был так сделать, и ты так и сделал бы. И тут я снова подозреваю, что мы были друзьями - поэтому ты сделал, как я просил: оставил меня и увел ту, кого я поручил тебе. Одно время я думал, что ты подчинился, потому что я был главнее. Но не главнее тех, кто определял твои обязанности. Так что дело не в субординации.
Может быть, годы и годы ты ждал, что я вернусь - когда отгорит, когда отпустит самая острая боль. Но однажды надежда закончилась и ты понял, что я не вернусь, не потому что не хочу. Просто - некому уже возвращаться, нет меня.
Может быть, еще раньше ты стал искать меня. По поручению или по своему почину, потому что тревожился и надеялся еще переубедить меня.
Моисей, прости.
Мозес, Мосс, брат мой.
Я даже не хочу думать, каково тебе было, когда ты узнал, чьей добычей я стал - если узнал, конечно.
Я не скажу, что все, что я прошел, ерунда по сравнению с тем, что пришлось пережить тебе, не скажу, это было бы ложью, а ты достоин только правды и уважения.
Мне пришлось очень и очень несладко, и все, что ты мог вообразить, все стало для меня реальностью, ежедневным и ежечасным бесконечным кошмаром. Мосс, брат мой, но даже с этим всем - я боюсь даже представить, каково пришлось тебе, с этими мыслями, с пониманием, что я оказался в их руках, потому что ты позволил мне остаться.
Даже если наши не возложили эту ответственность на тебя, сам ты не смог бы иначе, я тебя знаю. Мосс, как ты жил с этим?
Сколько тебе удалось прожить?
Честный, верный и стопроцентно надежный Мосс, безупречный и твердый, как скала.
Что я сделал с тобой.
Вот теперь - да, теперь я точно хочу тебя встретить, если это возможно. Я знаю, что я хочу сказать. Ну и если так - чего же ждать, зачем ждать невозможного, я скажу это здесь.
Прости меня, Моисей. Я сожалею. Мне безмерно, бесконечно жаль, что так сложилось, что мои действия принесли тебе столько боли. Я не мог поступить иначе, и даже сейчас, зная, чем все кончилось, я согласен с собой тогдашним, я только постарался бы быстрее со всем покончить, если была такая возможность - но я этого не знаю. Стоп. Это опять о себе.
Я поступил бы так же, но я сожалею, Мосс, и я прошу прощения. И я готов принять то, что ты мне в нем откажешь. Если его у тебя нет для меня, я полагаю, это справедливо.
Моисей. Мозес. Мосс.
Я верю, что если бы мы встретились, мы обнялись бы.
И я очень хочу знать, что было с тобой потом.
Это как бросить бутылку с запиской. Без надежды на ответ. Без надежды даже на то, что она попадет в руки адресата. Просто от невозможности молчать.
Записки сумасшедшего: Другая история
Я был бы рад рассказать другую историю.
Я думаю, что это важно - рассказать о себе невероятное и удивительное. Я хотел бы быть живой книгой в "Живой библиотеке", свидетельствовать, присутствовать в мире явно, отвечать на вопросы, рассказывать о том, что в этом мире возможны самые удивительные вещи. Но для этого мне нужна была бы совсем другая история.
Хотя, может быть, когда-нибудь я вспомню достаточно мирных дней, чтобы рассказать и о них.
Так эволюционно сложилось, что крепче всего в нас впечатывается страх и боль. Необходимый предохранитель, чтобы мы были осторожны, чтобы мы выжили. Это радость приходится вспоминать нарочно, извлекать из раствора, восстанавливать по крупицам. Страх - всегда рядом. Мы можем даже не замечать его, но он здесь, он незаметно руководит каждым нашим движением. И чтобы добраться до радостей, до мирных бесед и развлечений, до тихих вечеров, до успехов в учебе, до удачных проектов, до тайных поцелуев, приходится пробираться через поля выжженной земли.