Именно поэтому его текст, настоящий лабиринт перевертышей, был неоспоримо и непогрешимо логичен и точен.
Именно поэтому ее - даже не учили, просто читали столько раз, что она сама запоминалась наизусть.
Автор говорит: они изо всех сил будут демонстрировать, что дело лично в тебе. Что они вскрывают и потрошат, выворачивают наизнанку и предъявляют тебе тебя же самого, твою личность. Это неправда. Это ложь, и самая подлая. Они не просто не могут добраться до тебя самого - ты сам их даже не интересуешь. Все, что у них есть, это намерение лишить тебя силы сопротивляться. Они хотят, чтобы ты забыл, кто ты, чтобы ты поверил в то, что ты слаб, мерзок и бессмыслен. Каков ты на самом деле, их не интересует.
Они показывают тебе некоторый симулякр, созданный из твоего же материала, но это не ты.
Ты - твое сокровище, и только.
Но они не обращаются к тебе. Тебя для них не существует.
Так что, можно сказать, ты в безопасности.
Отдай им всё, пусть наслаждаются властью. Это затягивает.
Пусть занимаются властью.
А ты занимайся собой.
Так они рассказывали друг другу, две девочки, две молодые женщины в далеком девяносто первом.
Харонавтика: "Немного обморочно" (фрагменты, от первого лица)
Сессия N11, 22 марта 2013
Сегодня.
<...>
Еще я сделал, как мне кажется, важную вещь.
Я признал происходящее происходящим.
И выразил прямо и открыто свое желание посмотреть внимательно на свои занятия помимо журналистики.
И я упомянул "улитку" и свои опасения, что эта штука, как бы она ни называлась, может быть реально существующей.
Было очень интересно наблюдать, как я вроде бы падаю в обморок, не теряя сознания. То есть голова совершенно безвольно запрокидывается, и удержать ее никак невозможно, снаружи видно, что тело совершенно расслабляется, глаза закатываются. Со стороны это выглядит, как уход в обморок. Я при этом совершенно включен и наблюдаю за происходящим, не теряя осознавания себя.
Некоторое ощущение, когда я сначала валился в правую сторону, заставило вспомнить похожее, которое было раньше, в четвертой сессии, в ноябре. Я тогда попытался отказаться от себя. М. сказала про карусель. Ощущение, как на карусели.
Я вспомнил, что, собственно, "улитка" - спираль, движение по спирали внутрь себя, глубоко.
Я вспомнил, что именно это слово, "карусель", употребляю внутри себя, называя так то, что они делали, чтобы не дать мне возможности уйти в эту хренову "улитку". Бесконечная череда различных способов воздействия, без передышки.
Не знаю, что тут к чему, так и оставим.
Я еще сказал сегодня, что складно выстроенной фантазии я предпочитаю не стыкующиеся между собой обрывки информации, которые не знаешь, куда пристроить.
Оно потом сложится, нормально. Правда нелогична. Если есть торчащие непонятные куски, меня это успокаивает.
И вот после того, как я допустил, что "улитка" действительно могла быть чем-то реальным, я начал валиться, теряя управление телом, так что пришлось положить мне под голову подушку, чтобы я мог видеть "отвертку". И я делал это несколько раз, весьма упорно. Впечатление, что всю вторую половину нашей работы я провел в отключке - хотя ясно все осознавал и мог думать и говорить вполне отчетливо. Тело было не со мной.
<...>
Еще: я опять тер и гладил левую руку, на этот раз - предплечье.
Потом стал гладить и мять мышцу от шеи к плечу и в сторону спины.
<...>
И это всё пока.
Мы решили никуда дальше не ходить, работать здесь очень аккуратно, никуда не торопиться.
Я очень рад этому.
Конечно, мне хотелось бы заполучить всё и сразу, но я полагаю, что организм знает, что делает, защищаясь от этого всего.
Записки сумасшедшего: Там что-то есть?
Похоже, в этот раз нам все-таки удалось подцепить раковину этой гадской "улитки", и как бы хреново мне ни было потом, я не буду об этом жалеть.
А хреново было очень. К вечеру того дня я сначала расхотел говорить, а потом расхотел и думать, ну, почти. Я растворялся в каких-то удивительно инертных бессмысленных непонятках, глубже и глубже, и как будто останавливался внутри. Запустил себя обратно с трудом - друг мой помог. Ну, там еще кое-что было потом, но ничего так, выгребся, я умею, и я не один. Я не один.
Неокончательный диагноз: Благородные доны не плачут
Весь тот день как он будто слышал эхо происходившего в сессии. Ему не хотелось говорить. Приехал друг, но разговор не клеился. Лу, Симон... отвечал все медленнее, все дольше молчал. Потом заметил, что не только говорить не хочется. Думать тоже стало лень, все внутри замедлилось и умолкло. Это произошло как-то само собой, вне его внимания и контроля, и это его испугало. Ничего уютного не было в этой остановке, это была пустота, безликая и бессмысленная. И она затягивала. Он встряхнулся, стал двигаться и говорить, оглядываться, разглядывать окружающие предметы, чтобы удержаться в здесь-и-сейчас, в вещественной реальности вечернего часа, ужина, темноты за окном, желтого света в кухне, тарелок на столе... Он был испуган пустотой, подступившей так неожиданно, как будто откликнувшейся на его попытку отказаться от себя. Несколько дней после этого случая он то и дело проверял себя, внутренне как будто ощупывал - здесь ли, движется ли внутри мысль и чувство, впечатляется ли он картинами окружающего мира, отзывается ли на них.
И все же следующие две недели он провел, едва дыша. Просто не дышалось.
Сказать откровенно, самочувствие внушало ему определенный страх за себя. В левой стороне груди образовалась сосущая пустая тяжесть. Она тянула и ныла почти постоянно, тихая боль заметно усиливалась, когда он вспоминал о сессии или вообще хоть как-то касался близких тем.
И он молчал об этом, изо всех сил скрывал свое состояние от всех, особенно от партнера. Лу рассказывал ему обо всем, что узнавал в сессиях, даже говорил, что плохо себя чувствует, но как бы мельком, не придавая особого значения. Когда партнер уходил на работу, Лу лежал на диване и думал: по каким признакам я определю, что уже пора вызывать скорую?
Ему оказалось гораздо труднее, чем он представлял, показать свою слабость. Нет, он даже мог показать ее, но только самую верхушечку. Это выглядело почти как откровенность. Но на самом деле он выпускал наружу крохотный кусочек, тысячную часть, и тут же захлопывался. Ему не хватало доверия. Он панически боялся показать себя слабым, испуганным.
А уж показать это партнеру было и вовсе невозможно.
Это состояние прошло только после того, как в двенадцатой сессии он решил, что больше не будет ходить в тот ад, хотя бы пока. Главное, что ему надо было там - некоторое доказательство действительности происходившего - он уже оттуда взял, ему хватило, а если еще понадобится, так дверь открыта... И сразу отпустила пустота, перестала кружиться голова, в воздух как будто вернули кислород.
Только когда боль прошла, он смог понять, насколько плохо ему было на самом деле. Отругал себя за безответственное поведение, весьма нелогичное для человека с его образованием. Методично и последовательно, жестко и отважно начал приучать себя открываться партнеру в этом страдании. Просто чтобы не угробиться.
"Самого по себе времени недостаточно для исцеления, само ничего не проходит. Чтобы пережить, надо переживать. Одному тебе с этим не справиться. То есть ты, конечно, справишься, но это слишком дорого обойдется, а ты ведь хочешь пере-жить это, хочешь жить дальше?
Раз уж взялся этим заниматься, занимайся грамотно".
Он попытался объясниться с Анной так, чтобы можно было просто приносить эти переживания в терапию и получать поддержку.