И только один способ устоять.
Не верить. Этого не было. Нипочему, вот просто: этот невозможно, этого не может быть, точка.
Но сколько же долбили в это место...
Это же какой запас убежденности в том, что ты - хороший и надежный, надо иметь.
Как удалось его создать при таком-то детстве-отрочестве-юности?
В этом странном исследовании, которым занимаемся с М., часто получается так, что происходящее здесь и сейчас отражает, воспроизводит какие-то механизмы и последовательности оттуда. Похоже, и в этот раз я пережил как бы уменьшенную модель некоторых событий.
Вполне логично было предположить, что это мое "чувство победителя", за которое я так отчаянно держусь и на которое опираюсь в самые страшные моменты воспоминаний, совершенно не исключает того, что я всё сдал, просто - не помню об этом. Химия же.
Вполне логично было предположить, что я очнулся в ясность и осознанность, необходимые для запуска "улитки", только потому, что они просто перестали травить меня химией, потому что уже не надо было, уже все получили.
И я предположил это - оба пункта. Я все сдал. И не помнил об этом. И ушел в "улитку", радуясь, не помня о своем поражении.
Полдня прожил в ужасе. Партнеру сказать об этом не мог. Я даже сам перед собой не мог признать, что всё сдал, хотя это казалось абсолютно очевидным.
Так и бродил весь день призраком - вдоль моря и по лесу, в поселок за едой и кофе, мимо маяка, по старой взлетной полосе... То молчаливый, то готовый трепаться о чем угодно, лишь бы не думать. Еле удерживаясь за одно только голое упрямство и - "этого не может быть".
Ближе к вечеру, на этом "не может быть" отдышавшись, стал соображать, почему это не так уж и логично. Тогда и смог рассказать другу, а он удивился: почему ты думаешь так? С тогдашней химией они вряд ли получили бы достаточно информации без твоего сотрудничества. Им не хватило бы взятого с химией, они пытались бы добрать в осознанном состоянии - и они предъявили бы тебе хоть что-то из полученного, чтобы доказать, что уже всё.
- Но ведь легко было сделать, чтобы я потом об этом не помнил.
- А зачем?
Я вспомнил, как параллелятся многие процессы в этом расследовании, как замыкаются "здесь" с "тогда", и решил, что где-то так оно и было. Представил себе дни и месяцы тупого, ни на чем не основанного, бессмысленного отрицания и несогласия. Тело отозвалось густой, мутной тоской.
"Этого не может быть". Хорошая опора. Спасибо тем, кто меня этому научил.
Все больше думаю о них с благодарностью и нежностью.
Выписки:
"Так как же собрать то, что есть я и одновременно все, что ускользает от меня, распадается в тысяче осколков зеркал? -- Пребыть целиком.
...
И вот возникает идея таких актов, таких состояний человека, которые являются собиранием себя в точке, целиком, когда ты уже не зависишь от того, как что-то сцепится, -- ты собрался. Это собранное и называется "полнотой бытия". Это собранное и есть философский идеал мудрости, первичная философия. И, одновременно -- свобода.
...
А он хочет остаться таким же, а жить по-другому.
...
Он желает поступить как человек. Он себя собирает".
Мераб Мамардашвили, "Полнота бытия и собранный субъект"
Харонавтика: "Улитка-улитка, высуни рога..."
Сессия N24, 08 августа 2013
Он снова говорил о том, что изо всех сил пытается откреститься от того, что вроде бы уже твердо знает, во что половиной себя абсолютно верит: всё это было на самом деле, он и есть... он. Вторая половина отказывается согласиться с этим:
- Где граница? Где отметка, марка, по которой я мог бы понимать, в своем ли я еще уме? Могу ли я еще нормально тестировать реальность? Полагаю, в психиатрических лечебницах полным-полно людей, которые уверены в том, что всё, что они думают и понимают - чистая правда, что они в своем уме, что все в порядке. И как же мне понимать, что я еще по эту сторону?
М. рассказала ему, как проявляется безумие, привела примеры настоящих сумасшедших. Ему стало жутко. Он рассказал, что ему кажутся бесконечно пугающими последние строчки в стихотворении Тарковского:
Когда судьба по следу шла за нами,
Как сумасшедший с бритвою в руке.
Для него в этих строчках заключена неимоверная жуть, что-то вроде пушкинского "не дай мне бог сойти с ума".
М. ответила, что у него очень здоровая реакция на безумие. И что она не видит у него таких проявлений, а смотрит внимательно.
- То, как мы работаем, действительно похоже на работу с пост-травмой: очень сильная травма, с амнезией. Процессуально всё выглядело бы так же, если бы это было не про Вальпараисо сорок лет назад, а про, допустим, десять лет назад где-нибудь в Минске. Вся разница - мы не можем в рамках научной картины мира совместить тебя с тем временем, местом и физическим человеком, с травмой которого мы работаем. Все остальное - один в один.
- Ладно. Буду больше доверять себе и меньше бояться безумия.
- Ты не похож на безумного.
- Терапевт мне то же самое говорит.
- Все равно не веришь?
- А как?..
Лу начал говорить о безумии, потому что как раз перед этой сессией ему и приснился сон о ребрах - где он пытался спасти от безумного убийцы девушку, а в результате оказывался с окровавленных свертком в руках и нес его неизвестно куда в поисках помощи.
М. предложила взять точкой входа этот сон, то место во сне, где он показывает ребра своей подруге.
- Вспомни, как ты плачешь там, вспомни свое состояние...
Почти сразу Лу понял: это же они напрямую к "улитке" суются, вот так сразу... И он даже готов - но необходимо, чтобы они оба понимали это. Важно сказать об этом вслух, договориться с М. Лу испугался, но еще ничего не предпринимал, чтобы остановить процесс. Он покачнулся назад, потому что внезапно нахлынула сильнейшая слабость и потеря фокусировки. Он поднял палец, чтобы остановить работу и сказать: мы идем к "улитке", видишь, как я падаю.
- Нет, ты не просто падал назад, - сказала М. - Это было круговое движение.
- Так, как я обычно падаю вправо, по кругу? Ну да, это она.
- А все-таки ты не теряешь глазами "отвертку", работаешь до последнего.
И они продолжили.
Он чувствовал, как теряет контроль, как расфокусируется взгляд, размывается, растворяется в пространстве он сам - как будто теряет плотность, расплывается. Накатывала слабость, клонила упасть - круговым движением, по спирали. Он изо всех сил напрягал тело и сжимал кулаки, чтобы удержать взглядом "отвертку".
Потом сидел - спокойный, уверенный, что он в порядке, но на самом деле уже в оцепенении, и дышать нормально стал только с команды.
В перерывах М. каждый раз спрашивала, может ли, готов ли он вернуться туда опять.
Он сползал вниз, почти ложился на диван, вытянув ноги на пол, отдыхал. И они шли дальше.
После очередной порции работы ему захотелось лечь и свернуться, почти так, как он лежал в двадцатой сессии - на влажном бетонном полу. Он просто лег и не шевелился. М. спрашивала о чем-то, но Лу не хотел отвечать, не хотел думать, совсем не хотел. Он стал шевелить себя, чтобы не застревать в оцепенении. Оно было пугающе прозрачное, в нем было совершенно нормально, просто не хотелось ни шевелиться, ни думать. Но потом захочешь подумать или пошевелиться - и уже приходится делать заметное усилие, чтобы сдвинуться. И Лу нарочно пошевеливал себя, чтобы оно не затвердевало.