Хасан сегодня совсем ошалел… А может быть, он всегда такой на заседаниях комитета комсомола? Я-то ведь здесь впервые. Одно мне, во всяком случае, ясно: уж если Хасан так разговаривает с Газзаевым, то со мной он будет… Нет, не стану я бояться никакого Хасана. Я буду держаться так, словно на меня смотрит Кейпа. Я хочу, чтобы мне никогда не было стыдно перед ней.
Директор пристально посмотрел на Газзаева, потом повернулся к ребятам и негромко произнес очень официальным голосом:
— Товарищи члены комитета, разрешите мне присутствовать на вашем заседании? Если, конечно, у вас нет секретов от дирекции. Спасибо. Где я могу сесть? Извините, что я зашел посреди заседания…
Газзаев сразу все понял, пробрался к стулу тихо, как мышь, сел. Ловко посадил его директор на место. Ребята украдкой улыбнулись. Директор это заметил и сказал Хасану недовольно:
— Вот что, секретарь. Давай-ка поуважительнее говорить про общество «Знание». Сами понимаете, ребята, если бы мы чаще звали к себе лекторов, то нам меньше приходилось бы проводить такие заседания, как сегодня.
Помолчав, он добавил:
— Это замечание я обязан сделать здесь, как член бюро райкома партии.
Теперь улыбнулся едва заметно Газзаев, вкрадчиво сказал:
— Ничего… Хасан тут несколько погорячился, но это понятно: вопрос о судьбе человека обсуждаем!
А Хасан, уперев оба кулака в стол, отчетливо сказал то, чего я никак не ожидал от него услышать:
— Товарищи члены комитета! Я думаю, мы никому не дадим расправиться с Шамо Аслановым, членом нашей организации. И горячиться нам никак нельзя, когда такой вопрос… — Он обратился ко мне: — Встань. Отвечай, что ты сам обо всем этом думаешь?
— На собрании я обязательно буду голосовать против исключения Алима-Горы…
— Тебя же не об этом спрашивают! — не выдержал Мурат, лекальщик. — Будешь еще воровать девушек, Асланов?
— Никогда! Алим тоже не будет, если с ним как следует поговорят…
— Товарищи, я предлагаю вынести Асланову строгий выговор, — сказал Хасан.
— Постойте… Я прошу слова, — поднял руку Газзаев. — А вода, которую он лил на мельницу религиозных фанатиков?
— Вы сами позавчера говорили с трибуны, товарищ Газзаев, — напомнил Хасан, — что районная партийная организация раскусила хитрую тактику мракобесов.
— Безусловно.
— А Шамо сам не сумел.
— Что не сумел?
— Раскусить. Хитрую. Тактику. Понятно? «Радист» Бунхо, или не знаю, кто там, сумел очень оперативно мозги вправить нашему комсомольцу. А вот мы с вами всегда отстаем от староверов с нашей разъяснительной работой!
— Ты здесь не обобщай… — немного растерялся Газзаев. — Хорошо, а как Асланов вел себя при выселении самозахватчика Юсупа? Демонстративно сорвал поручение дирекции. Общественности! И впредь сорвет, разве неясно?
— Позволь мне слово, Хасан, — вмешался вдруг директор. — Можно, я прямо с места? Как вы знаете, я Юсупа жестоко наказал за самовольный захват квартиры, хоть он и освободил ее. А что касается Шамо… Формально говоря, он не выполнил поручения. По существу же, только из-за Шамо Юсуп и образумился.
— Да его грамотой наградить надо… — сказал Газзаев сквозь зубы, сняв очки и внимательно разглядывая стекла.
Лицо у директора стало на миг замкнутым. Он даже не повернулся к Газзаеву и закончил так:
— Наказываете вы здесь Асланова совершенно правильно. А то он завтра и для себя поедет невесту красть. Или развесит уши перед «радистами»… Шамо, пойми, не знаю, где как, а в наших условиях рабочий — это всегда боец идеологического фронта. Наш завод, как и трикотажную фабрику, называют не просто производством. Университетом! Мы тут проходим курс новой жизни. И должны учить этому курсу других, понимаешь ли ты это?
…Кончилось заседание. Я проходил мимо приемной директора и услышал, как в его кабинете громыхает ведрами уборщица. А из приемной, дверь которой распахнута, вдруг до меня донесся опечаленный и вместе с тем злой голос директора:
— Разве ты никогда не ошибался? Разве я не ошибаюсь?
Я приостановился, не зная, как быть. Пройти мимо двери? Подумают, что подслушивал.
Из приемной донесся голос, похожий на звук нашей сверлилки:
— На одном примере можно научить многих, директор!
— Тебе пример важен? А мне — человек!
— Который всегда подведет?
— Не прощать никому и никогда ошибку — это ведь тоже ошибка, Газзаев… Ты вроде бы умный человек, а этого не понимаешь? А я — понял. Я бывал жесток, но я понял, что так нельзя…
Уборщица вышла с ведрами, захлопнула дверь приемной. Я поспешил пройти мимо.