На второй день нам скинули с вертолета два тюка. Пилот улетел, помахав рукой. Но когда мы уже почти добрались по крутому склону до груза, каменистая осыпь медленно унесла оба тюка на наших глазах в бушующий поток.
Больше надеяться не на что: радио передало, что стихией сорваны транскавказский газопровод и автострада, все силы брошены туда, на восстановление.
…Четыре голодных дня провели мы в ущелье. Я на третий день голодовки решил тайком от Марзи и от всех перебраться на коне через бурную реку, которая еще совсем недавно бежала по ущелью слабым ручейком. А там можно рискнуть одолеть перевал к аулу, если не попаду под снежную лавину.
Я проехал по берегу реки километра два к верховью, где мог быть брод. По крайней мере там не видно, как река катит валуны.
…И меня и Хунзаха понесло как щепки. Лишь возле турбазы мне удалось приблизиться к своему берегу, держась за хвост коня. Мужчины метались возле бушующей воды. Меня било о камни, а когда удавалось вынырнуть, я искал взглядом белое платье Кейпы. В какой-то миг мне показалось, что оно вихрем удалилось от берега, взлетело куда-то ввысь и забелело среди мрачных туч, над вековой ингушской башней…
«Вот и конец», — успел я подумать.
Хвост коня выскользнул из моих ослабевших рук, Хунзах вырвался прыжком на берег. В тот же миг чьи-то крепкие руки схватили меня за плечи и выволокли из воды. Потом я узнал, что это был Шалва, организовавший живую «цепочку».
Первое, что я почувствовал, когда очнулся, были прохладные ладони Кейпы. Она обнимала мою голову и отпрянула лишь тогда, когда к нам приблизился ее отец.
Замир даже не обратил внимания, как меня обнимала Кейпа. Он слонялся с потерянным, мрачным видом. От мук голода он перестал различать, где Кейпа, а где кто.
Я грелся, сушился у костра, в который заботливо подкладывала хворост Кейпа. Хунзах пасся рядом и тоже обсыхал. Он единственный не чувствовал мук голода!
Вдруг Замир подбежал с радостным криком:
— Мы спасены!
Все сбежались к нему. Он показывал дрожащим пальцем на коня и шептал:
— Вот ведь дураки мы какие… Совсем разум от голода потеряли… Конь! Видите, конь! Это же мясо… Это конина!
Марзи понял первым. Он вытащил кинжал и протянул его мне:
— Только уведи коня, чтобы я ничего не видел, за турбазу. Я должен был бы догадаться и сам. Ведь все эти люди наши гости, Шамо…
Отец Кейпы подошел к Марзи, мягко отобрал кинжал и вложил его обратно в ножны, а Замиру сказал чуть слышно:
— Вот ты какой человек…
…Наступили сумерки, мы с Кейпой сидели у костра. В темноте был мрачным силуэт боевой башни, стоявшей вровень с краем пропасти. Что же мне померещилось, когда я погибал в реке? Белое платье Кейпы на вершине башни…
Я вспомнил старинную чеченскую легенду об охотнике Га́рче. Он погиб, его тело несли к башне, такой же, как вот эта. Жена увидела, как приближается страшная процессия. Она взлетела на вершину башни и бросилась оттуда вниз, в пропасть, чтобы быть мертвой у тела любимого человека.
— Кейпа, ты когда-нибудь слышала легенду об охотнике Гарче? — спросил я.
Она долго молчала. Не знаю, румянец волнения вспыхивал на ее лице или отсвет костра.
— Мало ли легенд на свете… — ответила она. — Моя легенда очень проста, Шамо, и до сих пор мне самой не понятна. Началась она не у древней башни, а в грозненском скверике. Помнишь? Весной это было…
КОРОННОЕ ПА ЛЕЗГИНКИ
По заводскому поселку, по всему Дэй-Мохке разнеслась новость: в Ассинское ущелье приехала Эте́ри. Она приехала в Музей гражданской войны, в музей имени своего отца — Серго Орджоникидзе.
Заводские ветераны, тридцати- и сорокалетние наши ветераны, уже отправились в ущелье на двух автобусах.
Теперь мчится к горам и наш комсомольский автобус. Юсуп — тот самый «самозахватчик», помните? — лихо ведет машину по дороге, которая становится все у́же и у́же, все каменистее.
— Ты что, не можешь прибавить скорость? — подгоняет его Хасан, раздосадованный тем, что нас обогнали два совхозных грузовика с людьми, тоже едущими на встречу. — Раньше, на самосвале, ты боевой был!
С нами наш заводской юрисконсульт Зура́б, не совсем старик, но седины в его густой гриве и пышных больших усах много. Красивый человек. Он сам пожелал ехать с нами, молодежью.
Впереди нас гарцует на красиво убранном коне толстый всадник в нарядной черкеске и отливающей золотом папахе из дорогого каракуля. Это тот самый Эюп, который так любит рассказывать корреспондентам о своих подвигах во время гражданской войны.