— Ну, сказал. Туда же надо всю технологию тащить, испытательный стенд ставить, ОТК сажать. А без этого пошла бы кустарщина. Но для трикотажной фабрики, пожалуй, твоя мысль годится: вези по аулам раскрой шелкового полотна и пусть себе сидят шьют работницы филиала. Я слышал, так фабрика и собирается делать.
— Ладно, катитесь отсюда по своим местам! — сгребает нас всех Алим-Гора и подталкивает к выходу. — За директоров обоих наших предприятий мы все вопросы уже решили, но и свою работу делать надо. Директор за меня ее не сделает.
Вот это правильно. Мое дело — станок. А техническую политику не моему уму определять. Директорскому. Как любит говорить Марзи, половник лучше знает, что на дне котла делается.
— А почему ты своего слова не сказал? — любопытствует Гора, придержав меня за плечо.
— Генералов не интересуют наши мелкие заводские дела, Алим, — ввертывает Мути, намекая на мой скорый призыв в армию. — Побежали, Шамо! Наш начальник цеха что-то там руками размахивает.
Зря думают ребята, что будущее завода меня ничуть не интересует. Я запускаю свой станок и под ровный шум резца вспоминаю, как Марзи разговаривал однажды с нашим директором, когда приходил к нам на свою «экскурсию». Слова Серго Орджоникидзе: «Стройте автомобильный завод». А теперь, если верить электрику, на столе у директора чертежи каких-то автолавок… Уж лучше сверлилки выпускать, чем пивные киоски на колесах!
Нет, пустые это все разговоры. Одно не имеет отношения к другому. Но тогда, подумайте сами, почему же наш директор так заинтересованно слушал моего дедушку Марзи и так хмуро слушал слова сегодняшнего приезжего, твердившего «сверлилки, сверлилки»?
Секрет. Кругом у людей секреты друг от друга. Мне это очень не нравится. Может быть, поэтому я и, сам такой замкнутый? А я очень хотел бы быть открытым. У меня-то ведь нет никаких секретов от людей. Нет, есть. У меня есть по крайней мере один секрет. Я боюсь показаться глупым, смешным. «Молчишь? — сердится иногда Марзи на меня ни с того ни с сего. — Ну, молчи. Верно говорили предки: ум глупого — молчание».
Здорово умели высказываться эти предки. Можно подумать, что им больше нечем было заниматься, как сочинять поговорки. Одна умнее другой. Лучше бы они придумали что-нибудь такое, чтобы люди умели не прятать друг от друга свои мысли и чувства. Я имею в виду не аслановских предков, а предков вообще. Всемирных предков, человеческих.
Ну разве посмею я открыть кому-нибудь такую свою глупую мысль? Даже своим друзьям. Мути первым начнет зубоскалить. И правильно сделает. Потому что мне даже самому смешно, как это на земле жизнь выглядела бы, если бы у всех и всё шло в открытую? Очень большой беспорядок начался бы. А кроме того, просто скучно стало бы жить без секретов! Наверное, так.
Словом, лучше помалкивать. Встретится же мне когда-нибудь хоть один человек, которому можно открывать всё. Я почему-то думаю, что таким человеком будет девушка.
…Еще не улеглась пыль, поднятая колесами уехавшего на своей «Волге» начальника из Грозного, а по заводскому поселку поползли хабары — новости, разговоры: «Директор угощал такого важного гостя не у себя дома, а в заводской столовой». И прочее.
Кто-то пытался напомнить, что директор с любым человеком держится независимо, а кто-то возразил, что «слышал собственными ушами», как сегодняшний хаки́м — начальник, отказался от директорского приглашения на домашний обед. И вообще «директор скоро погорит из-за своей неправильной технической политики». Наш Совет Министров, правда, снять его не имеет права, потому что завод всесоюзного значения и подчиняется московскому министерству. Поэтому скоро из Москвы приедет начальник главка…
Такой разговор шел и в красном уголке общежития, пока по телевизору показывали скучный противопожарный фильм, а потом болтали об этих хабарах и на том пятачке возле бульвара, где обычно затевают в более поздний час лезгинку. Тут, на этом пятачке, темно. Я не различал в темноте лиц, не различал и голоса, потому что такой оживленный шел разговор.
Тошно и тоскливо стало мне от этого разговора. Я встал и пошел в сторону озера. Мути кинулся было за мной со словами «Куда ты, что с тобой?», но я отмахнулся от него.
Бродя по берегу тускло сверкавшего под тусклой луной озера, я думал о том, что жизнь моя становится все трудней и трудней. Из-за того, что меня и мою мать бросил отец? Из-за того, что умерла мать? Нет, это горести давние. Раны эти не заживут никогда, но они все же болят теперь не так сильно, они немного затянулись.